Стоя в коридоре, я беседую по сотовому телефону, когда меня видит врач и направляется ко мне. Я завершаю разговор и спрашиваю, что происходит. Он с мрачным видом объясняет:
— Электроэнцефалограмма показывает неуклонное снижение мозговой активности. Частота сердечных сокращений у больного на очень низком уровне — всего двадцать ударов в минуту. Похоже, конец близок, и нам нужен кто-то, с кем мы можем серьезно поговорить.
— Об отключении аппаратуры?
— Это, вообще-то, не медицинский термин, но пусть будет так. Вы сказали, что у него нет семьи.
— У него есть брат, он пытается добраться сюда. Думаю, решение должен принимать он.
— Мистер Миллер находится под опекой государства, верно?
— Он заключенный одной из тюрем штата, по крайней мере был на протяжении последних двадцати с лишним лет. Пожалуйста, не говорите мне, что в данном случае решение за начальником тюрьмы.
— В отсутствие кого-либо из родственников — да, именно так.
— Черт! Если в подобных делах последнее слово остается за сотрудниками тюрьмы, значит, ни один заключенный не находится в безопасности. Давайте все же подождем брата мистера Миллера, ладно? Я надеюсь, что он приедет к полудню.
— Хорошо. Возможно, вам следует подумать о соборовании.
— Я священник методистской церкви, а не католической. У нас нет такого обряда, как соборование.
— Что ж, тогда делайте то, что у вас принято делать незадолго до смерти.
— Спасибо.
Когда врач уходит, я замечаю, как из лифта появляются двое вчерашних тюремных охранников. Я приветствую их как старых друзей. Они явились в больницу, чтобы еще провести один день, сидя на стульях и ничего не делая. Вчера я решил, что их присутствие совершенно бесполезно, но теперь рад их видеть. Чем больше людей в униформе будет находиться в отделении реанимации, тем лучше.
Я предлагаю тюремным надзирателям угостить их завтраком в подвальном кафе, и они соглашаются. Подозреваю, что ни тот, ни другой никогда в жизни не отказывались от еды, тем более дармовой. Поедая сосиски и вафли, они посмеиваются по поводу возникших у них проблем. Сегодня рано утром начальник тюрьмы вызвал их к себе и устроил нагоняй. Он был зол на них из-за того, что они оставили заключенного без всякого присмотра, не получив на то соответствующего указания. Теперь им обоим установили тридцатидневный испытательный срок, да еще и объявили выговор с занесением в личное дело.
Никаких разговоров по поводу нападения на Куинси Миллера они не слышали и не услышат, поскольку будут находиться в больнице и сидеть на стульях рядом с палатой. Однако мне удается выяснить у них, что место, где на Куинси напали, — одна из немногих зон на территории тюрьмы, где нет камер наблюдения. Там и раньше случалось подобное. Чернокожий охранник, Мосби, говорит, что он что-то слышал про Куинси много лет назад, еще до того, как его перевели в то подразделение, в каком он служит сейчас. Белый надзиратель, Крэбтри, о Куинси ничего не слышал, но, в конце концов, в Коррекционном институте Гарвина почти две тысячи заключенных.