С дядей моим играл Федя Зимин — ленинградец, типичный паренек с Лиговки — чуб на глаза, спереди зуба не хватает, курносый и самый талантливый из всех. У него уже вышла книжка в Детиздате и должна была пойти повесть в толстом журнале. Его неразлучный друг Сережа Клинков остался без партнера и, сидя в углу в кресле, жонглировал черными пешками.
Последним в тот вечер явился Стасенко. Все такой же серый, как и утром, в той же серой рубашке, только немного запарившийся от вечерней городской жары. И лоб он вытирал серым клетчатым платком.
— И шестикрылый серафим на перепутье нам явился, — сказал, обернувшись, дядя.
— Шестикрылый?.. Крылошерстый, — пробормотал Ржанов, не выпуская из рук слона.
— Шестокрылый, — отозвался Клинков, — шерстокрылый… парнокопытный.
— Одноклеточный.
— Инфузория!
О, этот треп шахматистов, бессмысленный и завлекающий, как лущение семечек. Они подхватывали любое слово, размалывали его, пережевывали, лишали смысла, награждали новым смыслом, растаскивали по частям… А ведь Шестикрылый не мальчишка, ему, может, обидно оказаться инфузорией. Может, он ничего и не поймет. Я с опаской поглядела, но он уже стоял спиной ко мне у подоконника, играл пятиминутку с Казашвили и лихо постукивал по рожкам шахматных часов. Рокировавшись, Ползунков пробубнил:
— «Стоял Петрополь, как тритон…»
— «По пояс в воду погружен», — откликнулся Джекобс.
— Помоясь в воду погружен, — бодро подхватил Шестикрылый.
Тогда все! Тогда — свой человек. Понимает прелесть идиотизмов. И я пошла на кухню ставить чайник.
В те далекие времена не было принято пить водку при каждой встрече. Даже любители «заложить» принимали только на вечеринках или на ходу по дороге в редакцию, в забегаловках. Споры от этого были не менее пылкими, взгляды — не менее крайними. Мы жили на колесах, от командировки к командировке. Разговоры шли о котлованах Магнитки, о корпусах СТЗ, о том, что в Павловой Посаде подбрасывают журналистов с фабрики на станцию еще на атласных вороных, в ковровых санях, а где-то под Вязьмой знатная льноводка спит в каморке на полу, хотя в «зале» у нее стоит прекрасная двуспальная кровать. И надо ли растить потребности у народа, когда мы развиваем только тяжелую индустрию, и правы ли Ильф и Петров со своими заботами о сервисе? Не преждевременно ли это?
— Я в Сванетии ел фасолевую похлебку из эмалированного ночного горшка — и ничего, — бубнил Ползунков.
— А если бы пришлось в «Метрополе»? — поинтересовался Казашвили.
— Я человек семейный. В рестораны не хожу.
Шестикрылый молча пил чай и слушал эти разговоры с явным удовольствием.