Иногда она делала наивные, нелепые попытки как-то схитрить, приспособиться к современности. Покупала в киоске «Вечернюю Москву»; когда в квартиру заходили агитаторы с избирательного пункта, любила рассказывать, что мать ее, задонская попадья, совершенно не верила в бога. Однажды женщины на кухне негодовали по поводу загулов Полины. Я заступилась, сказала, что у нее тяжелая, беспросветная жизнь: муж давно бросил, ничейный ребенок, и нет профессии, и малограмотная она… Софья Яковлевна стала мне возражать, да еще с каких высоких позиций:
— Голубчик, я все понимаю. Конечно, бытие определяет сознание. Но не до такой же степени…
Глубокой осенью, под самые Октябрьские праздники, Полина пригласила всех нас на день рождения Васи. Ему исполнилось только восемь месяцев, но ей не хотелось пропускать случая — она удачно обменяла хлеб на украинское сало и фруктовое вино. Остальное собрали в складчину.
Все выглядели очень торжественно. Иван Максимович — седой, чернобровый, с внешностью этакого сенатора из Алабамы, в голубой рубашке и вишневом галстуке, его жена Фаина, кругленькая, похожая на елочную игрушку, в сиявшем мокрым блеском новом синем платье, вертлявая Ванда в бирюзовых клипсах и кружевном передничке. Она убрала стол «как в лучших до́мах», собрав посуду со всей квартиры. Розовое сало, соленые огурцы, картофельный салат, щедро посыпанный зеленым луком, малиновое вино в хрустальных графинах, — по тем временам это казалось царским угощением. Была припасена даже бутылка деревенского сырца, очищенного на березовых угольках. По непонятной причине, может, чтобы больше было мужчин, хозяйка пригласила деда Иллариона, единственного незадачливого своего поклонника, — спившегося истопника из нашей котельной.
Гости окружили кроватку, где, путаясь ножками в одеяле, топтался малютка с блестящими вандейковскими локонами, в длинной крестильной рубашечке с кружевами, с необыкновенно одухотворенным для такого крошки лицом.
— До че́го мил! — говорила Ванда, твердо выговаривая букву «ч». — Наикрайщий… Мо́мент!
Она пошла к себе и принесла для малютки печенье из толокна. Вася откусил кусочек, стал жевать, а остаток протянул Софье Яковлевне.
Я никогда не видела ее такой счастливой.
— Смотрите! Угощает! — кричала она. — Дал мне печенюшку! Сам выбрал меня!
Малютка радушно улыбался и протягивал к ней ручки. Софья Яковлевна схватила его, стала подбрасывать, тетешкать.
— Вы очень любезны, ципик, — приговаривала она. — Очень.
Конечно, Вася незамедлительно обмочил ее парадное тафтовое платье, но это ее не огорчило. Она не спускала младенца с рук, покуда его не уложили спать в соседней комнате, и снова и снова напоминала всем, что он оказал ей предпочтение. Впрочем, за столом не она одна — все говорили о Васе. И еще о том, что скоро откроются коммерческие магазины.