Я поняла это только спустя неделю, когда Тоню уволили с позорной формулировкой: «Как несправившуюся с работой и не оправдавшую доверия общественности на выборной должности члена комиссии по чистке».
Смекалов сводил свои счеты обдуманно и точно. Серафима Мейлина готовила общественное мнение. Лухманову покровительствовали, чтобы создать видимость объективности. Чтоб на склоку не было похоже.
Никто теперь не мог помочь Тоне. Она сама сделала так, что никто не мог ей помочь.
Мы с Прокофьевым ждали решения ее судьбы в полутемном коридоре возле кабинета Смекалова. За двухстворчатыми дверями, обитыми войлоком и клеенкой, голосов не было слышно, но мы знали, что сейчас Сельцов и Лухманов воюют с темными силами, отстаивают Тоню.
Она выскочила из кабинета красная и растрепанная, как будто там шла настоящая драка. Показалась странно помолодевшей. И я впервые подумала, что она на самом деле еще очень молода, что только громоздкость ее и медлительность заставляют забывать об этом.
Тоня быстро пошла по коридору. Клеенчатая дверь снова открылась, вышел Лухманов.
— Тоня! Куда же ты? — крикнул он.
Тоня остановилась.
— Тоня, пойми, ведь они там правы! Что ты наговорила! Это ужас, что ты наговорила! «Всегда мечтала работать рядом с любимым. Любовь окрыляет!» — передразнивал Лухманов. — Какой-то бульварный роман! При чем тут советское учреждение?
— А сколько людей становилось лучше от бульварных романов, — тихо сказала Тоня. — Горький, мадам Бовари…
— С ума можно сойти от этой школярской эрудиции! Мадам Бовари не было на свете! — крикнул Лухманов. — Смекалов рассуждает совершенно правильно. Может, ты и бескорыстно вступилась за меня, но в принципе это недопустимо. Каждый может подумать, что ты необъективна.
Прокофьев толкнул меня.
— Что я говорил? Начинается. Теперь ему объективность понадобилась. Никак не может обойтись без объективности.
— Тебе надо учиться, Тоня, — уговаривал Лухманов. — Если ты приведешь в систему свои знания…
— Я не могу жить на стипендию. У меня мать и брат.
— Завтра же устрою тебя корректором в журнал. Будешь учиться и работать. Я буду работать. Проживем.
— Зачем же на меня работать? Живи, как раньше. Покупай книжки, играй на бильярде, ужинай в ресторанах. Я не хочу, чтоб из-за меня…
— Но тебе будет трудно!
— Мне всегда легко.
Она повернулась и пошла.
— Это неправда! — крикнул вслед Лухманов.
Не останавливаясь, с несвойственной ей насмешкой, Тоня бросила через плечо:
— Правда у Смекалова.
— Да! Да! — неистовствовал Лухманов. — Правда — это то, что нам нужно! Мы заставим правду служить себе… И откуда у нее этот гнилой гуманизм? — Он обращался теперь к нам с Прокофьевым, Тони уж и след простыл. — Хорошая, чистая кровь…