Когда она вышла в репетиционный зал, режиссер уже говорил вступительную речь, объяснял, что будут читать не новую, а шедшую давным-давно, забытую пьесу советского автора. «Новая, старая, не все ли равно, — думала Вера Павловна, — лишь бы хорошие роли…» Она была очень раздосадована неудачей с платьем, и жизнь представлялась ей довольно безотрадной.
В сущности, чем старше она становилась, тем меньше ей хотелось быть актрисой в том условном смысле, который в старину назывался каботинством — желанием показывать себя, искать популярности. Это началось давно, в войну, когда муж, единственный человек, которого она любила больше себя, погиб под Брянском. Полгода она совсем не могла играть на сцене, да и в жизни разучилась плакать и смеяться, а потом, сделав страшное усилие, уехала с фронтовой бригадой из Москвы. Побывала на многих фронтах, видела Харьков в первый день после освобождения, выступала в госпиталях. Чужое страдание и чужое мужество научили ее не думать о своем горе, но и не дали ничего взамен. Вернувшись в Москву, она почувствовала, что ей стало скучно работать в театре. Иногда это чувство исчезало. То шумная известность после роли трактирщицы, то гастрольная поездка, где она под рыдания зрительного зала играла обиженную купчиху в пьесе Островского, возвращали пылкий интерес к театру. Но недолгая радость успеха проходила, и снова тянулись годы равнодушия и неудовлетворенности. Ничего бы не изменилось на свете, если бы она и не сыграла очередную роль. Она попыталась взяться за общественную работу, но это не было ее призванием.
Неудачная попытка снова устроить семейную жизнь не слишком огорчила. Человек, полюбивший ее, требовал гораздо больше внимания, чем мог дать сам. Стоило ли тратить на него душевные силы? Без сожалений расставшись с любовником, Вера Павловна не почувствовала бремени одиночества. Оно теперь и не тяготило ее, а было лишь необходимым условием работы. Проводя дни и вечера в театре, дома она нуждалась в покое и тишине. Никто не мог помешать ей, она наладила свою жизнь и жила с полным сознанием своей силы и неуязвимости для душевных тревог. Ей не надо было интриговать, добиваясь ролей, ее актерская репутация создавала лицо самого театра, ее любили зрители… Она не решалась назвать себя счастливой, но гордилась тем, как честно и чисто, только трудом и талантом, устроила свою жизнь.
Режиссер закончил свое вступление и принялся читать пьесу. Балашова вслушивалась в текст, и чем дальше раскрывалась пьеса, тем ясней ей становилось, что именно о роли главной героини она и мечтала последние годы. Все привлекало ее в Настеньке: обыденность драмы одинокого ребенка, наивность ранней юности, еще не тронутой ржавчиной опыта, и вера в людей, которая поневоле заставляет их быть хорошими.