Тогда в коровник набивались зэки со всех камер, усаживались — не без ругани — на чужие койки или, опустошив мусорные ящики, устраивали из них себе комфортные сиденья «в партере». Как раз в это время пошли поздние советские мелодрамы, где появлялись уже не первой молодости секс-бомбы советского кино — Людмила Гурченко, Ирина Муравьева, Наталья Гундарева. И было умилительно смотреть, как деревенский мужик Коля Катков, застреливший свою жену, сострадает героине, оставшейся в одиночестве из-за непутевого мужа. Впрочем, Коля тоже остался одинок — возможно, отсюда и сочувствие.
Двумя другими популярными жанрами были футбол и балет. И то и другое смотрели все, и аудитория периодически взрывалась ревом, успокаивать который являлась из процедурки обеспокоенная медсестра. В первом случае восторг обозначал гол, во втором — смелый прыжок Майи Плисецкой, во время которого открывалась линия трусиков балерины.
Кроме путаных советских новостей, больше смотреть особенно было нечего. Телевизор имел лишь две программы — круглосуточную московскую и вечернюю местную. Принимал он еще и две китайских, включать которые было категорически запрещено.
Лично я изредка смотрел только по воскресеньям «В мире животных». На взгляд обитателя сумасшедшего дома, мир «братьев наших меньших» выглядел гораздо более рациональным и человечным — пусть такое сочетание и звучит как оксюморон. Животные убивали только из необходимости. Но было невозможно понять, зачем меня пытались убить последовательно Петухова, Шестакова, Шпак и Гальцева, — у них не было никакой необходимости это делать.
То же относилось почти к половине зэков. В Шестом отделении Кисленко сразу снижал всем дозу, а то и отменял лекарства вообще — и ничего не менялось. Зомби постепенно приобретали человеческий облик, инциденты в отделении случались не чаще, чем и в других, ну а дрались «особо социально опасные душевнобольные» гораздо реже, чем вроде бы вполне вменяемые люди в тюрьме.
После прогулки надо было ждать самого приятного события дня: выдачи личных продуктов — если, конечно, оставалось что из посылок и отоварки.
Вера-шпионка бездушно отрезала куски сала и колбасы, переливала банки консервов и сгущенки в миски — жестяные банки были строго запрещены. Другие медсестры смотрели с вожделением на какой-нибудь деликатес вроде копченой колбасы — и не оставалось ничего, как предложить им кусочек, который они вороватым движением принимали.
Что-то еще из продуктов предназначалось земляку Бормотову, уже потом вместе с Егорычем мы устраивали «сепаратный» ужин. Жили и ели, как в тюрьме, «семьями». До осени в нашей «семье» был еще один политический — Виктор Воробьев из Владивостока.