Он придавил коленом ей плечи – не слишком сильно, чтобы не навредить, – и связал руки. Ох, трудно оторвать взгляд от такого задка. Такая аппетитная округлая попа.
Кажется, Алия ощутила, во что именно уперся его взгляд.
– Ты, паскудник, и не надейся! Если тебе дорог твой кусок мяса, и не думай пробовать!
Кестель не обратил внимания на угрозы и перевернул пленницу на спину. Алия стиснула колени.
– Расплющу тебе, если только попробуешь. Уж я-то сумею!
Он одним рывком поднял Алию, поставил на ноги, затем подобрал ее кривые, очень легкие мечи. Оттого, что нагнулся, он ощутил все свои шрамы.
– Чего ты вообще хочешь? – выплюнув остатки песка изо рта, спросила Алия. – Вот же прицепился! И подумать только, что я вовсе и не хотела идти этой дорогой.
Он спрятал мечи в дорожный мешок, так что снаружи торчали лишь рукояти. За мечами отправилась и маска: серебряная, украшенная кровавыми слезами. Маску Алия не успела нацепить – Кестель застал врасплох.
– Я и так нашел бы тебя, – заверил он.
– А ты искал меня?
Он пожал плечами, посмотрел на колыхающиеся под ветром кроны деревьев, на лицо Алии, ярко освещенное послеполуденным солнцем. Такая здоровая, смугловатая кожа. Безупречная, если не считать трех шрамиков на правой скуле, очень нежных, будто от кошачьих когтей. Нос прямой. Вполне приятный нос, надо сказать, а рот так и кричит: «Поцелуй меня!» Шея сильная, жилистая, но очень даже симпатичная шея. Правда, смотрит добыча совсем нехорошо. Ну да ладно.
– У меня на тебя грамота.
Алия зажмурилась, провела языком по пересохшим от пыли губам.
– Вот же сукин сын! Так ты ловчий.
– Кестель Самран Нетса к вашим услугам.
– Кестель, – повторила она. – Хм, а ты не от Театра? Даже и не знаю, хорошо это или скверно…
– Какая разница? Так или иначе завезу тебя в Арголан.
Она мотнула головой – стряхнула упавшую на глаза прядку волос, посмотрела спокойно, вызывающе.
– Ну да, разницы никакой. А ведь я слышала про тебя. Ты же повсюду обо мне расспрашивал, а я-то не приняла всерьез. Подай мне плащ.
На краю дороги, за молодым буком, стоял сплетник-болванчик, присматривался, кивал головкой, высовывал язык.
Тряпичные веки поднялись, упали. Затем они открылись снова. В темноту уставились неподвижные деревянные глаза.
Бомол встал. Стены пещеры сочились влагой, о камни барабанили капли воды. Для кого-нибудь с менее утонченным вкусом этот звук мог бы стать пыткой, но Бомолу он звучал музыкой. Он поплелся сквозь сумрак, подволакивая гибкие ноги, открыл сбитую из нестроганых досок дверь и вошел в столь же темный зал, глубоко вдохнул прекраснейший в мире запах препаратов и средств для сохранения плоти.