Моше Кичалес сидел на двухместной качели на веранде и курил сигару. Перед ним на столе были остатки икры, селедки и сладости, которые свидетельствовали о том, что изысканная сигара венчала не менее изысканный ужин. К Кичалесу нежно прижималась молодая блондинка, такая красивая, что Попельский сразу забыл о недавнем желании предаться аскетизму. От прохлады майской ночи девушку защищала шкура тигра. Ее спутник явно не замерз, потому что сбросил пиджак, а широко расставленные ноги, сдвинутая набекрень шляпа, расхристанная сорочка и криво повязанный галстук делали его похожим на батяра, что отдыхает после ночной попойки. Широкий, блестящий шрам, пересекающий щеку, мог остаться после удара ножом во время пьяной драки. Но эта схожесть была обманчивой. Король львовских бандитов почти никогда не пил, а шрам остался на память о стычке в российской тюрьме.
Кичалес поцеловал девушку в щеку и прошептал ей на ухо несколько слов. Она поднялась, сказала Попельскому «спокойной ночи» и вошла в дом. Комиссар не ответил и даже на нее не взглянул. Лишь краем глаза заметил ее стройную фигуру в неосвещенном окне. Он прекрасно знал, что она подслушивает их разговор, возможно, так ей приказал любовник. Попельский не отреагировал на вежливость блондинки, его faux-pas[13] был вполне сознательным. Все знали, что Кичалес болезненно ревнует свой многочисленный гарем и лучше даже не смотреть на его одалиску, если не хочешь, чтобы он тебя возненавидел. Комиссар также знал, что в темноте ночи король преступного мира, может, и не заметил его похотливого взгляда, зато он наверняка спросит о поведении пришельца у своих многочисленных церберов, что прятались под деревьями возле дома и внимательно следили за каждым движением гостя своего хозяина.
Поэтому Попельский предпочел прослыть невоспитанным человеком, чем ловеласом, что истекает слюной при виде чужой любовницы.
Комиссар не ошибся в своем решении. Хозяин явно счел поведение Попельский пристойным, ибо довольно приветливо усмехнулся и кивнул гостю на плетеное кресло у стола.
— Садитесь, пан кумисар, говорите, с чем пришли в мой скромный дом, а я слушаю, слушаю. — Кичалес выдохнул облако дыма.
— Вы приняли меня в собственном доме. — Попельский постучал папиросой по крышке портсигара. — Это свидетельствует о вашем доверии. Я благодарен вам за него.
— Какие красивые слова! — Хозяин снова усмехнулся под тонкими усиками киноактера. — Если бы здесь была моя хавира, это значило бы, что вы шац человек. А в этой халабуде я могу принять даже самого бедного арендатора.