— С каких пор ты ксендз, брат? — Мок улыбнулся.
— С тех пор как на востоке Польши, — шептал ему через решетку Попельский, — в маленьком Хрубешове залез за шкуру тем, кто и тебя, и меня охотнее всего сегодня утопили в ложке воды. А ты? Скажи, мой старик, где ты живешь и как скрываешься от НКВД? Ведь твои шрамы и твоя маска — это, говоря попросту, надежный опознавательный знак. А это приравнивается к смертельному приговору или поездке в Сибирь!
— Этот опознавательный знак выжгли мне на морде в Гамбурге осенью сорок четвертого. — Мок тоже шептал. — Потом долго лечил ожоги в госпитале в Дрездене, прежде чем вернулся на службу. А потом уже война окончилась, и австрийский фельдфебель отправился в ад. Не успели зато вписать моего особого знака в вроцлавские акты Абвера, которые попали в руки НКВД. Ни один из давних вроцлавских воров и бандитов, которым удалось пережить войну, не знает моей обожженной морды. Я живу покуда вполне безопасно в подвал моего бывшего дома в Князе Малом и редко захожу в центр города. У меня контакт только с несколькими людьми, в том числе с немецким ксендзом из моего прихода. Он посредничает в нашей своеобразной встрече через годы. Неужели Церковь имеет лучшую разведку, чем весь тысячелетний Рейх! Может дойти до каждого. Жаль, что я не был ксендзом… Эта профессия прямо создана для меня. Уйду, наверное, в монастырь, когда откроется…
— Раньше окажешься там, где очень холодно.
— Нет. Скорее в секретной службе нового немецкого демократического государства… Знаешь, как там должны принять бывшего офицера Абвера?
Они умолкли. Попельский огляделся по костелу. Они не вызывали никакого интереса у группы женщин, которые отсчитывали четки.
— А ты, Эдуард, — прервал молчание Мок. — Как ты живешь и что тут собираешься делать? Исповедовать и совершать мессы в этом облике ксендза?
— Как я живу? Также живу с чувством вины, — выдохнул Попельский. — Потому что тайная политическая полиция, такое польско-советское гестапо, пытает Лёдзю… Хочет от нее вырвать информацию обо мне…
— Панна Леокадия, — пробормотал Мок. — Это удивительная, изысканная женщина, хотя никогда меня не любила… Она знает твою новую личность?
— Да, она помогала мне ее получить, связав меня с моим давним другом, ксендзом, который является высокопоставленным чиновником у нового инфулата. Лёдзя не пишет обо мне меня слова, хотя в последней записке написала, что больше не выдержит… Но я ее знаю. Не выдаст меня. Даже ее замучат насмерть…
Попельский повернулся к Моку так резко, что даже затрещала исповедальня.