Красота как преображающая сила (Соловьев) - страница 93
I
Без всякого сомнения, завязка жизненной драмы Платона дана в его отношениях к Сократу живому – в первом акте, а память о Сократе умершем возвратно звучит как некий Leitmotiv и в актах последующих. Что же такое Сократ, в чем самая сущность его значения? Сократ был tertium quid, третья искомая и ищущая сторона пошатнувшейся в своих основах греческой жизни, – сторона справедливая, беспристрастная, примиряющая две другие враждующие стороны и потому непримиримо ненавидимая обеими. Дело шло о самом принципе жизни человеческой. Первоначально древнеэллинская, как и вся языческая, жизнь покоилась на двойном, но нераздельном устое религиозного и государственного закона. Θετος νóμος – νóμος βασίλεύς. Отеческие боги и отеческий уклад общежития – только два выражения, две стороны одного жизненного начала. Корень – общий: святыня домашнего очага с нераздельным от него культом предков. Когда семейно-родовая, домашняя община была включена в более широкую и могущественную гражданскую, когда выше и сильнее рода стал город, естественно, и богами вышними – вместо родовых и домовых – стали боги городской общины.
Новые времена стараются, хотя не всегда и не везде успешно, отнять у божества полицейскую функцию, а у полиции – божественную санкцию. Задача трудная. В те времена она и не ставилась. Самая эта слитность первобытной религии с политикою, или полицией, была такая своеобразная, так видоизменяла оба элемента, что нам почти невозможно составить о ней живого представления. Как вода в своих конкретных свойствах нисколько не похожа ни на водород, ни на кислород, отдельно взятые, так религиозно-полицейский строй древней жизни вовсе не напоминал ни религии, ни полиции в нашем смысле этих слов. И если главные боги отеческие по существу были городские стражи, то и человеческие стражи города (φύλαϰες Платоновой «Политии») были по существу божественны, еще более, конечно, нежели Одиссеев «божественный» свинопас Эвмей.
Такая нетронутая, райская цельность жизненного сознания не могла быть долговечной. Она держалась на факте непосредственной и безотчетной веры людей: в действительность и силу родовых и городских богов, в святость и божественность родного города. И с какого из двух концов ни поколебать эту двойную веру, рушится зараз все здание. Если боги отеческие недействительны или бессильны, то откуда святость отеческих законов? Если законы отеческие не святы, то на чем зиждется предписанная ими отеческая религия? Итак, нужно, чтобы двойная вера, на которой держится бытовой уклад данного общества, была неприкосновенна вполне. Но как же это сделать? Вера, когда она есть только факт, принятый через предание, есть дело чрезвычайно непрочное, неустойчивое, всегда и всем застигаемое врасплох. И слава Богу, что так. Исключительно фактическая, слепая вера несообразна достоинству человека. Она более свойственна или бесам, которые веруют и трепещут, или животным бессловесным, которые, конечно, принимают закон своей жизни