, я добьюсь от вас правды.
Уведите его и давайте следующего!
На этом запись окончилась. Пленка крутилась дальше в тишине, а вот офицер старательно подмывался. Он всегда так делал после половых контактов с женщинами. Мыл он не только гениталии, но также бедра, подмышки и ноги. Он пользовался заготовленным специально для таких случаев парфюмированным мылом, но воду налил в тот же эмалированный тазик, над каким каждое утро брился. Для него это была не простая гигиеническая процедура, он вкладывал в нее особый смысл. Ему было приятно смывать с тела слюну Кассильи.
Наконец-то они принесли мне еще бумаги – толстую кипу, хотя качество у нее не ахти, и вдобавок несколько свечей. В первый и второй их приход, когда они снабжали меня бумагой, я был уверен, что кто-то перечитывает все мною написанное, и потому писал только то, что (с моей точки зрения) могло обернуться в мою пользу. Сейчас, однако, я усомнился в правильности такого подхода. Во время допросов мне ни разу не поставили в вину сознательное искажение информации и даже не обратили внимания на противоречия – а их я в тексте допускал великое множество. Я отдаю себе отчет в том, что пишу я как курица лапой, да еще и так много… Может ли быть так, что никто попросту не дал себе труда вчитаться в написанное мною?
И зачем я так строчу?.. У моих учительниц, паскудных тупоголовых старых баб, всегда было наготове объяснение: потому что я держал (и держу сейчас) перо неправильно. По большому счету, этим ничто не объясняется. Почему я держу его именно так, а не иначе? Я хорошо помню первый урок письма в школе. Учительница сперва показала нам, как правильно держать перо, потом по очереди подходила к каждому и ставила пальцы на место. Мне она их заломила так, что я оказался в состоянии нарисовать только дрожащие неразборчивые палочки, а от моего пера бумага то и дело рвалась. Меня за это наказывали так, что по моем возвращении домой мать вынуждена была уходить вверх по реке, где не было выхода стоков, и стирать там одежду, отчищая ее от крови, а я, смущенный и пристыженный, как нашкодивший кот, оставался дома, завернувшись в кусок ткани или старый парус. В конце концов после долгих экспериментов я научился держать перо так, как держу его сейчас, зажав между указательным и средним пальцами. Большой палец волен заниматься, чем хочет. Я утратил звание Мальчика, Который Не Умеет Писать, и получил взамен титул Мальчика, Который Пишет Хуже Всех. А поскольку такой ученик (и никогда ученица) должен, так или иначе, быть в каждом классе, меня перестали пороть.