– Скажи ей, что я покормлю его, Джон Лоури, – говорит она мне. – У меня много молока, моей дочери столько не нужно.
Уинифред отдает сына Ханаби. В ее глазах мерцают теплые отблески огня. Ханаби, ничуть не стесняясь, развязывает свою накидку и подносит ребенка к груди, вкладывая сосок ему в рот. Тот сразу же присасывается к груди и расслабляется у нее на руках, не двигаясь, работая только щеками. Уинифред не скрывает слез, прикрыв одной рукой рот, а вторую положив на сердце. Наоми плачет вместе с ней, держа на руках дочь Ханаби, но глядя только на малыша, который, изголодавшись, сосет молоко сначала из одной груди, потом из другой, пока наконец не засыпает спокойным сном, выпустив сосок изо рта. Ханаби завязывает накидку и кладет малыша себе на плечо, поглаживая его по спине. Он с довольным звуком отрыгивает, а Уинифред улыбается сквозь слезы, когда Ханаби отдает его ей. Я настолько увлекся этой трогательной и интимной сценой, что забылся и вовремя не отвернулся. Мне становится стыдно, что я все еще здесь, но Ханаби смотрит на меня без осуждения и неловкости, забирая дочь из рук Наоми.
– Скажи матери, что я еще раз покормлю его на рассвете, прежде чем мы разойдемся. А она пусть поест и отдохнет, чтобы накопилось побольше молока для малыша.
Я передаю ее слова Уинифред, которая кивает, не в силах остановить ручьи слез. Она пытается что-то сказать, но может только плакать. Ханаби, похоже, понимает, хотя на всякий случай переводит на меня взгляд, чтобы убедиться, что все в порядке.
– Она благодарна, Ханаби. Она пережила много тягот, но никогда не жаловалась, – говорю я, сам с трудом справляясь с чувствами.
– Я видела это… во сне, – выговаривает Уинифред между всхлипами. – Я видела, как другая женщина… индейская женщина… кормит его, и я… испугалась. Но теперь мне больше не страшно.