– Он не понимает это видение. Не до конца. Ему оно кажется странным. Он может описать словами лишь часть того, что видел, – говорит Джон.
– Моя мать тоже видела такие сны, – говорю я, а Джон переводит. – По-моему, она тоже до конца их не понимала. Ей приснился Джон еще до того, как мы встретились. И еще ей снилось, как другая женщина – индейская женщина – кормит Ульфа. Моя мать предвидела все это. – Я поднимаю руки, как бы указывая на свое положение. Свой путь. – Она знала, что нас ждет… Ждут испытания.
Вашаки слушает Джона, но смотрит на меня, когда я говорю.
– Она не бежала от судьбы, – произносит Вашаки.
Я медленно качаю головой:
– Нет. Она всегда… сохраняла присутствие духа. Всегда стремилась к… трансценденции.
У Джона долго не выходит это перевести. Трудно объяснить, что такое трансценденция. Несколько минут они с Вашаки оживленно переговариваются, но я не понимаю ни слова.
– Вашаки хочет знать, как ей это удавалось, – говорит Джон, поворачиваясь ко мне.
«Разве ты злишься на птицу за то, что она может летать? Или на лошадь за ее стать? Или на медведя за его острые зубы и когти? За то, что он больше тебя? Сильнее? Этого не изменить, даже если уничтожить все, что ненавидишь. Ты все равно не станешь ни медведем, ни птицей, ни лошадью. Ненависть к мужчинам не поможет тебе стать мужчиной. Ненависть к своей утробе и груди, к слабости собственного тела не поможет тебе от них избавиться. Ты все равно будешь женщиной. Ненависть никогда ничего не исправит».
Мамин голос звучит у меня в голове, будто она снова рядом и делится со мной своей простой мудростью. Я передаю Вашаки то, что она сказала мне.
– Мама говорила, что трансценденция – это когда мы возвышаемся над тем, что не можем изменить, – добавляю я.
– Как узнать, что можно изменить, а что нет? – передает Джон вопрос Вашаки.
Я качаю головой. Ответ мне неизвестен.
– Мы не можем изменить то, что есть. И то, что было, – помедлив, произносит Джон. – Только то, что еще может произойти.
Это особый мир, который существует за пределами нашего мира. То, что может осуществиться.
Вашаки обдумывает это, а затем касается оленьей кожи и смотрит на меня. Он готов приступить.
– Этот сон… Это видение явилось ему несколько лет назад. Вашаки беспокоился, как бы шошонов не подмяли под себя другие племена, вытесненные со своих земель белыми. Он ушел один в пустыню, постился и молился… три дня. И вот что он увидел, – переводит Джон.
Вашаки ненадолго умолкает, прикрыв глаза и не двигаясь, как будто пытаясь вспомнить. Когда он снова начинает говорить, я перестаю думать. Я просто рисую – то пальцами, то кисточками из конского волоса, которые сделал для меня Джон, чтобы прорисовывать мелкие детали.