Джон часто спит в палатке, которую ставит и убирает каждый день, но во время бурь и ураганов он прячется под повозкой мистера Эбботта. Он встает одним из первых, готов к выходу раньше всех, да еще и успевает помочь остальным собрать и запрячь животных. Я знаю все его привычки и обычаи. Я не скрывала свой интерес. Так что, когда я вижу, что его палатка по-прежнему стоит немного поодаль от всех, в то время как лагерь давно ожил, я понимаю, что с ним что-то случилось. Я резко встаю, оставив все свои дела, и решительно иду к палатке, стараясь не бежать, чтобы не привлекать лишнего внимания. Это расстояние между мной и входом в палатку дается мне труднее, чем переправа через Платт, будто подо мной снова обманчивый ил, а ноги тяжелеют и вязнут, скованные страхом. Я зову Джона, и мой голос звучит визгливо, будто блеяние овцы, а его имя царапает мне горло. Ответа нет, и я без промедлений отодвигаю полог и забираюсь внутрь.
Мои страхи оправдались. Его уже тошнит – у Эбигейл так выглядела последняя стадия. После того как ее начало рвать, она не прожила и часа. Но Джону хватает сил потребовать, чтобы я уходила, и оттолкнуть меня, и это помогает мне не пасть духом.
Остаток дня я провожу рядом с ним, отходя лишь для того, чтобы принести лекарство и предупредить родных, что им придется меня оставить, если они решат уйти раньше, чем поправится Джон. Мама меня понимает, папа тоже, хотя и ворчит, что моя забота выходит за рамки приличий.
– Я уверен, что мистер Эбботт сам может о нем позаботиться. Они же родственники, в конце концов, – возражает он.
Однако Грант Эбботт держится на расстоянии, опасаясь, что сам подхватит заразу, и папе больше нечего сказать. Приличия становятся пустым звуком, когда речь заходит о смерти.
В итоге весь караван остается у Элм-Крик, всего в восьми милях от того места, где мы переправились через Платт два дня назад. Джон не единственный, кого подкосила холера. Хворь подхватили еще несколько человек, в том числе Люси Колдуэлл-Хайнз, сестра Дэниэла. Незадолго до рассвета она умирает. Мама посылает ко мне Уэбба с этой вестью – дети почему-то меньше подвержены болезни, – и я оставляю Джона, чтобы постоять возле могилы и посмотреть, как опускают в землю мою золовку. На лице несчастного Адама Хайнза застыло такое же ошеломление, какое я до сих пор замечаю в глазах Уоррена. Люси хоронят в свадебном платье из голубого шелка с кружевным воротничком и манжетами. Саваном ей служит ковер, который когда-то лежал в гостиной Эмельды. Ничего лучше не нашлось – не разбирать же фургоны. Люси говорила, что будет носить это платье на воскресные службы, когда мы доберемся до Калифорнии. Сегодня воскресенье, а похороны тоже своего рода служба. Пастор Кларк, который сам хворает, произносит что-то похожее на ту речь, которую он сказал над могилой Эбигейл, и все дрожащими голосами кое-как выводят гимн «Ближе, Господи, к Тебе». Никто, кроме нашей мамы, не знает его полностью. «Словно путник, заплутавший в час закатный, преклоню смиренно голову на камне, и, склонившись пред Тобой в мольбе, стану ближе, Господи, к Тебе».