- Умею.
- О есть гуд, ти научишь меня, есь?
- Да, но только если ты меня научишь играть на своей гармошке.
- Есь.
Иван присел у вишневого ствола рядом с немцем, и закинув голову вверх к мерцающему за темным вишнево-лиственным облаком небу, проговорил негромко, боясь разрушить это таинство:
- Ты давно здесь сидишь, Ханс?
- С заката, у вас быль красивый закат, русский Иван. Только у нас всерявно лучше.
- У вас, это где?
- В деревне Гнесельберг, там есть жить моя Хельда.
- Хельда... она, наверное, красавица, эта твоя Хельда? Да ведь, Ханс? Вот, наверное, сейчас сидит в этом... Гнеселе... у забора и смотрит на это же небо. Небо ведь у вас такое же, да Ханс? Ведь оно везде одинаковое, ну, быть может, на севере и на юге звезды разные, но небо то все равно одинаковое. Ты понимаешь, о чем я говорю, Ханс?
- О, есть да, это хорошая ночь, русский Иван.
Но тут в эту ночь ворвался хрипящий, шипящий голос певицы и вместе с ним рассеялся по саду свет из распахнувшейся двери.
- Иван! - крик Марьи почти зримым клином промчался сквозь ночь... Резко, отрывисто залаял пес, в каком-то из соседских домов. Ханс лениво потянулся и проговорил что-то на немецком.
Марья бросилась через сад прямо к Ивану.
- Господи, Иван, я то смотрю тебя в доме нет... ты знаешь, что я подумала, о господи... - тут только она заметила Ханса и, отвесила ему пренебрежительный кивок.
- Пойдем, - кивнула она в сторону сарая.
* * *
Той ночью, впервые за долгое время, Ивану приснился покойный, тихий сон: он сидел на зеленой траве под синим небом и кругом разлита была звенящая тишина и даже птицы не пели...
Его разбудили резким криком и ударом в бок:
- Просипайся, рус Иван!
- А, это ты, Ханс, - прокряхтел Иван, поднимаясь в полумраке сарая.
- Работать! Ти есть опаздывать!
- Господи, - Иван схватился за наполнившуюся болью голову и, все еще храня в себе воспоминанья волшебного сна, с непониманием посмотрел на Ханса, - Чего ты хочешь от меня? Я не куда не пойду...
Наступил серый, дождливый день - осень окончательно вступила в свои права, затянула траурным покрывало небо, орошала холодной, медленно опадающей влагой землю и шумела печальными порывами ветра в кронах деревьев... Ханс, сыпля без разбора ругательствами на языках немецком и русском, вытолкал Ивана под это тусклое, закрывшее небо покрывало.
- Ти есть свинья, - выкрикивал он среди куда более крепких выражений. Ти есть раб, ты должен не спорьить!
- Я не хочу больше, господи, я не хочу больше! - закричал Иван, схватившись за голову и рухнув посреди двора на колени.