В тот вечер Робин забылась сном в веревочном кресле возле койки и проснулась среди ночи лишь однажды, чтобы поднести к губам больного эмалированную кружку с водой, – он жаловался на жару и сухость во рту. Наутро все опасения доктора подтвердились: Клинтон лежал в полубреду, его терзала страшная боль. При малейшем движении он стонал и вскрикивал. Глаза, обведенные синевой, ввалились, язык покрылся толстым белым налетом, губы высохли и потрескались. Капитан отчаянно просил пить; с каждым часом горячка усиливалась, сжигая его тело. Он метался на узкой койке и скидывал одеяла, всхлипывая в беспамятстве. Дыхание с болезненным хрипом вырывалось из опухшей посиневшей груди, глаза лихорадочно блестели. Робин сняла повязку, чтобы обтереть тело раненого холодной водой, и увидела на бинтах лишь немного белой сукровицы, но отвратительный запах, ударивший в ноздри, был до ужаса знаком – зловонное дыхание смерти.
Рана подсохла, ее покрывала корка, но такая тонкая, что лопнула при очередном резком движении Клинтона. Из трещины показалась густая желтоватая масса, запах усилился. Это был не простой гной, обычный у выздоравливающих, а злокачественный, который Робин больше всего боялась увидеть.
Она осторожно промокнула рану, обтерла холодной морской водой грудь и горячую опухшую подмышку больного. Синяк разошелся в стороны и изменил цвет, став темно-синим, как грозовая туча, с оттенком серо-желтого и ядовито-розового – такие цветы, наверное, растут в самой преисподней.
Под лопаткой оказалось самое болезненное место. Стоило Робин дотронуться, как раненый вскрикнул, и мелкие капли пота выступили у него на лбу и на щеках, среди тонкой золотистой щетины.
Робин сменила повязку и влила в пересохшие губы ложку теплой каломели, в которую добавила четыре грамма опийной настойки. Вскоре Клинтон погрузился в беспокойный сон.
– Еще сутки, и все, – прошептала доктор, глядя, как Клинтон мечется и что-то бормочет.
Такая знакомая картина! Вскоре гной, образуясь в груди вокруг пули, распространится по всему телу. Робин была бессильна. Ни одному хирургу пока не удавалось проникнуть в грудную клетку.
Пригнувшись в дверях, в каюту вошел Зуга, остановился за спиной сестры и ласково тронул за плечо.
– Ему лучше? – тихонько спросил он.
Робин покачала головой. Зуга кивнул, словно ждал такого ответа.
– Тебе нужно поесть. – Он протянул ей миску. – Гороховый суп с беконом, очень вкусно.
Она и не заметила, что сильно проголодалась, и с охотой принялась за еду, обмакивая в похлебку корабельный сухарь. Зуга тихо продолжал: