Самая лучшая проза, даже если она описывает абсолютно реальную жизнь, должна нести в себе обещание отрыва от земли, взлета в какое-то иное пространство, где не действует закон земного тяготения. Это не курица, у которой есть крылья, но она не летает, а скорее лягушка, способная подпрыгнуть на высоту, в 50 раз превышающую размер ее тельца, – и даже лягушка-путешественница, могущая улететь туда, где нас нет.
Этим ощущением, что жизнь интереснее, больше и значительней, чем видится нашему зрению, что на свете есть вещи, недоступные нашим мудрецам, пронизана русская классика – должно быть, из-за того, что условия существования здесь всегда были тяжелы, а часто и унизительны. Придавленные к земле герои все время тоскуют, что не летают, как птицы, и хлопают своими воображаемыми крыльями, и ломают их – это один из основных сюжетов отечественной литературы.
Щемящая тоска по чуду, по волшебству, по чему-то иному наполняет душу героев Достоевского, Чехова, Лескова – да хоть бы даже и великого пролетарского писателя Максима Горького или авторов советской «деревенской прозы». Персонажи, лишенные этого внутреннего голода, обычно несимпатичны, а то и опасны.
Для того чтобы читатель уловил в вашем тексте эту тягу и ею зарядился, вам необходимо владеть не только физическими, но и метафизическими инструментами письма, если трактовать метафизику по Шопенгауэру – как «знание, которое выходит за пределы возможного опыта, то есть за пределы природы». Писатель и должен знать больше, чем природа, иначе зачем он вообще нужен?
Совершенно не имеет значения, в каком жанре вы намерены писать. Хоть производственный роман или повесть о бандитах. Без отрыва от земли, без левитации, пусть невидимой, у вас ничего интересного не выйдет. В какие-то моменты у читателя должно перехватывать дыхание от чувства, для которого у нас нет дефиниции, но без которого всё лишено смысла. Ближе всего к описанию этого чувства приближается поэзия:
И вот теперь, когда я умер
И превратился в вещество,
Никто – ни Кьеркегор, ни Бубер —
Не объяснит мне, для чего,
С какой – не растолкуют – стати,
И то сказать, с какой-такой
Я жил и в собственной кровати
Садился вдруг во тьме ночной…
(Сергей Гандлевский)
Ну вот смотрите.
У Булгакова в «Белой гвардии», в отличие от «Мастера и Маргариты», нет никакой мистики, описываются реальные исторические события, происходящие в декабре 1918 года в Киеве, но иногда со страниц вдруг веет ароматом иного, непостижимого мира. Именно это и делает роман таким волшебным. Лишь водном крошечном эпизоде, при описании сновидения, в повествование вдруг вплетается метафизика: «Какого Перекопу? – тщетно напрягая свой бедный земной ум, спросил Турбин