- Здравствуй, здравствуй, как давно мы не виделись. И вот вновь, вновь... уже перед самой смертью... Ты лишь иногда темным ветром проносился здесь, но это было так давно... так давно... так давно...
Сразу рассеялся страх, осталась только пронзительная жалость. Он знал он совершенно точно знал, что этот лик был ему знаком, и только вот не мог вспомнить откуда. И он чувствовал вину - он, еще не ведая за что, уже готов был пасть перед этим ликом на колени, прощения у него вымаливать.
А некая сила вновь подхватила его, и оказалось, что Михаил уже прикасается к темным, только что раскрывшимся глазам - тот же птичий, мелодичный голос пропел прямо у него в голове:
- Сейчас ты вспомнишь...
И вот темнота в глубинах этих глаз стала наполняться внутренним светом все ярче и ярче он становился... Михаил все понял и зарыдал - он, страдающий, молил о прощении, но он знал, что прощения не будет
* * *
Миша проснулся посреди ночи, и был довольно сильно изумлен, когда вместо привычной ему спальни увидел нечто темное, узкое и колышущееся. Вначале он подумал, что очутился внутри большого, доброго сердца, но потом вспомнил, что он в палатке, рядом с родителями, а палатка стоит на живописном берегу озера, к которому они три дня шли по лесным тропам. Некоторое время он лежал без всякого движения, вслушивался в таинственные ночные звуки доносящиеся снаружи: шорохи, неуловимые вздохи, далекое уханье филина, иногда - плеск рыбы в озере. И тогда он понял, что не сможет уже заснуть, и что ему никак нельзя оставаться в палатке, что он очень многое пропустит, пролежав на месте до утра. Он покосился на родителей - они сладко спали. Тогда Миша осторожно прокрался к выходу и выбрался.
Оказывается над озером поднялся густой, серебрящийся под полным диском луны туман. Над землей же он плыл пушистыми словно живыми облачками. Между деревьями провешивались призрачные стены, в них виделось некое движение казалось, что вокруг палатки, по лесу, и прямо по воде кружил призрачный хоровод. Миша постоял некоторое время, и все более и более верил, что действительно кружат некие духи. И тут на одной из ближайших ветвей раскрылись два громадных, зеленых ока, тут же зашумели крылья, и какое-то крупное тело, обдав Мишу волной теплого воздуха, пронеслось у него над головою. Он не испугался - нет - он почувствовал восторг; вспомнились ему те сказки, которые он так любил читать, а еще больше слушать в исполнении мамы, или на пластике, и он поверил, что сейчас вот шагнет в эти самые сказки, и испытает самое прекрасное, что только можно испытать. В эти мгновения, на всем белом свете не было ничего такого, что могло бы его заставить вернуться в палатку - он бросился за шумящими крыльями. Он бежал в теплом, ласкающем его тумане и смеялся. Ему хотелось петь, и он пел какую-то песню, только вот потом, сколько не старался вспомнить слова, все никак не мог. А потом он понял, что бежит по воде, и нисколько этому не удивился - это было даже вполне естественно. Он бежал за теми могучими крыльями, и уже видел впереди разливающееся через туман, праздничное сияние огней. И он понял, что бежит к тому островку, который приметил, и которым долго любовался, когда впервые вышел к берегу озера. Островок находился в самой середине водной глади, и там, под солнечными лучами ярко белела березовая роща. В первое мгновение и Мише и родителям его показалось, что это храм, да и потом не раз, когда они смотрели тогда, возникало такое чувствие. Еще днем Миша видел стаю белых лебедей, которые к этому озеру спускались, и теперь знал, что скоро встретится с ним.