Нет, ответила я Вале, никакого проклятия нет. Есть социальное неблагополучие, плохая экология, алкоголь и дурные паттерны поведения. Нет никакого проклятия. Живи спокойно со своим сыном и мужем. А я буду жить спокойно свою жизнь. Потому что мы пока не умерли.
На самом деле мне самой очень страшно. Я чувствую, что и на мне есть это тяжелое темное пятно.
Магазин был весь заставлен стеклянными коробами-витринами. Некоторые выглядели точно так же, как та, из которой мне достали мамин прах. В стеклянных витринах были золоченые часы, пластиковые игрушки, сувениры, пилки для ногтей, плюшевые игрушки. Я подумала, что мне жалко эти вещи, потому что они никому не нужны и просто чахнут здесь с налепленными ярко-оранжевыми ценниками. Еще сильнее мне было жалко людей, которые производят и продают этот хлам. В самом дальнем углу в закутке, увешанном цветными халатами и поролоновыми лифчиками, я увидела трусы.
Женщина за прилавком сказала, что рассчитаться я смогу только наличными. У меня была пара тысяч – мне их дали в качестве сдачи в похоронном агентстве. Я начала выбирать трусы. Женщина с гордостью сказала, что трусы московского производства. Я выбрала несколько черных с высокой посадкой, на некоторых даже были кружевные вставки. Это были мои первые в жизни трусы с кружевом. Траурные, подумала я.
Кто меня сглазил, спросила мама, когда я ей сказала, что живу с Катей не как подруга, а как любовница. Никто меня не сглазил, ответила я. Я не могла признаться ей, что лесбийство – это не вынужденное состояние, и я объяснила ей, что живу с женщиной потому, что с мужчинами у меня не получается. Мне до сих пор стыдно за это. Я смалодушничала.
Сейчас, размышляя об этом малодушии, я думаю, что боялась себе признаться в том, что я лесбиянка. Это обычная внутренняя лесбофобия, которая жрет изнутри многих. Я не виню себя, но сожалею о том, что мама умерла, так и не узнав, что я лесбиянка не оттого, что мужчины меня не любили, а оттого, что я любила женщин. И, похоже, любила их всегда. Все мои подруги не были мне подругами в прямом смысле этого слова, ко всем я испытывала нежность и интерес. В детстве это было невинное влечение и любопытство, дальше – подавленное желание. В раздевалках и общих душевых я тайком рассматривала женские тела. Я думала, что так делают все, но позже узнала, что это не так. Я переживала боль, когда у моих подруг появлялись мальчики и парни, но боль была тупая и для нее не было слов. Ревность жгла меня. Чувство несправедливости разрывало меня. Я искренне не понимала, почему подруги не хотят быть со мной рядом. Хотя бы просто рядом. Я водила пустые романы с парнями и мужчинами, но ничего к ним не чувствовала. Переспать с мужчиной для меня было проще простого, потому что они не были женщинами. Меня раздражали их тела, их тела были жесткими, глупыми, уродливыми. Не такими, как тела моих подруг, которых я немо обожала. Обожала и сама не могла себе в этом признаться. Особенную боль мне доставляло то, что подруги, похоже, дружили со мной искренне. Но их дружба не была равна моей страсти. Пропасть моей неудовлетворенности росла.