Я предлагала Жене денег за ее работу, но она не взяла, сказав, что в таких случаях каждый помогает чем может.
Платье я передала похоронной агентке. Мы не учли того, что в гроб не кладут с голыми ногами. Откуда мы могли об этом знать и почему вообще должны были об этом подумать, если в мире, в котором мы живем, все мортальные дела не передаются от старой женщины к молодой, но являются вотчиной похоронных агентств? А говорить и обсуждать смерть и похоронные ритуалы всегда неуместно и даже иногда неприлично.
Мне пришлось купить в агентстве старушечьи коричневые колготки в крупный рубчик, за которые мама бы меня никогда не простила. А сорочка, спросила агентка, сорочку вы принесли? Если бы я знала, что нужна сорочка, я бы заранее купила для нее красивую. Но в агентстве выбирать не приходится, и под черное строгое платье на ее тело надели голубоватую хлопчатобумажную больничную сорочку. Трусы тоже пришлось купить в агентстве. Наверное, самые простые трикотажные трусы.
Я два месяца жила с маминым прахом. Все вокруг было пустым временем ожидания. Я ставила рядом с урной ее любимые белые хризантемы и поглаживала холодную сталь. Она не приходила ко мне и не снилась мне. Она была пустым объектом, объектом ритуальным.
Мне казалось, что все вокруг пустое, как белая скорлупка от яйца. Чтобы мир не казался мне таким пустым и бессмысленным, а мамина смерть незначительной и будничной, я собрала поминки на сорок дней: сделала закрытый ивент в фейсбуке и пригласила всех, с кем мне бы хотелось разделить свою пустоту.
Все приходили и несли цветы, еду, говорили соболезнования, мне казалось, что наполняющийся женщинами дом набирает телесную силу и жизнь. Я и сама наполнялась от благодарностей и участия. В некотором смысле я перепридумала формат поминок: это была тихая вечеринка с вином, цветами, хумусом, разговорами о смерти, умирании и скорби. Я читала стихи о маме. Я наполнялась и наконец испытала горе. Похоже, именно тогда я осознала смысл похоронных ритуалов. Участие других в похоронных делах – вещь необходимая. Сообщество проявляет себя в случаях смерти. Я запустила механизм соучастия.
Скорбь – это сложная штука. Она невозможна без присутствия других, а смерть в первую очередь – это событие сообщества. У мамы было куцее сообщество. К ее гробу на прощании подошли Андрей, Сергей Михайлович и ее подруга с дочерью. В прощании есть смысл, если участие в нем коллективное. Пригласив в свой дом три десятка разных женщин, я осознала смысл присутствия других людей в проживании смерти. В некотором смысле эта пустота, которую я проживала в своей московской квартире, была затишьем перед другим событием – настоящими похоронами. Но я этого не знала. Я была как машина, которая делает то, что необходимо.