- Иного нет. Иного просто не дано.
Дворик, одуванчики, мягкая трава под голыми коленками, большие сильные руки...
Крест из тонких полосок железа, грубо схваченных сваркой, мерцающая на нем краска...
Штырь, обломленный и согнутый в сторону, макушка кривой пирамидки, торчащая из снега, осыпанного сажей...
Перрон вокзала, мать, плюющая на землю, отец, стоящий здесь же, кричащий, что это его земля...
Мать, кричащая в ответ, что пусть он этой землей подавится...
Алюминиевый ящик в руках и красная кнопка на нем...
И прямая шея Бергова, который упорно не хотел оборачиваться...
Невидимые силы рвали Полуэктова, раздирали его, живого, на две половины. Он колотился в ознобе, руки встряхивались, и в ящике нежно позванивало. Так позванивали в детстве, в весеннее утро, ледяные сосульки. Полуэктов опустил ящик на колени, желая хоть минуту передохнуть, подумать, но тут не выдержал Бергов и обернулся. Полуэктов, чтобы не видеть его лица, наклонился, и в эту секунду невидимая сила, та, которая имела большой напор, подняла руку, отдельно вытолкнула указательный палец и ткнула им в красную кнопку, глубоко утапливая ее. Кнопка щелкнула, и следом за щелчком рванул взрыв.
Разодранное солнце вылетело из мерзлой земли, блеснуло, озаряя кладбище, а следом за ним, подпирая его, лохмато вздыбилось черное облако. Оно несло с собой земляные куски, изогнутые, покореженные листья пирамидки, бренные человечьи останки и сосну, до конца рассеченную надвое, до самого корня; поднималось, готовясь догнать, заглотнуть в себя солнце. Не успело. Солнце оттолкнулось искрящимся светом, вывернулось и отвесно ушло вверх, оставляя после себя режущее в глазах сиянье. Пронзило низкий полог, прожгло в нем голубой круг и вознеслось в запредельную высь.
Лохматое облако долго опадало в воронку, роняя все, что оно вырвало с собой из земли.
И нет на свете пирамидки и обломленного штыря.
Нет в памяти креста из тонких полосок железа.
А мягкую траву, белоголовые одуванчики и весь глухой дворик возле деревянного дома засыпало мерзлыми и дымящимися комьями, поверх которых неслышно легли пепел и сажа.
Но не только дворик они засыпали. Отныне Полуэктов не помнил сильных рук, которые подбрасывали его вверх, не помнил он и других рук, подающих ему чашечку с кофе.
Откинул ящик в сторону, толкнул плечом в дверь и выскочил из машины. Воронка таяла, источая душный, щекочущий ноздри запах. Дымился обломок сосны, а под ним, вдавленная в землю, торчала серая лучевая кость.
Дрогнула под ногами земная твердь и пошла к сторону, словно после второго, неслышного взрыва. Полуэктов качнулся, раздернул в пустоте руки, боясь упасть, а с левой стороны, прямо в ухо, закатился кто-то визгливым хохотом.