— Малакай? — позвала я, но ответа не получила.
Наклонившись поближе, я позвала еще раз.
— Малакай? Ты дома?
Тишина.
Наполняясь страхом, я слегка толкнула дверь и заглянула внутрь. Так и не заметив его нигде, я, наконец, решилась зайти.
Сложно поверить, что я убиралась здесь в субботу. Повсюду были блокнотные листы и кружки — не одна или две, но как минимум четыре разные, просто оставленные в гостиной. Две из них разбитые. Ручка одной из них валялась посреди кучи осколков от всей остальной кружки. Диван странно сдвинут, лампа, которая раньше стояла на кофейном столике, теперь с разбитой лампочкой валялась на полу.
— Малакай? — позвала я снова и поставила покупки на диван. Я повернулась к лестнице и наклонилась поднять с пола несколько листов.
Чернила.
Нет, это краска. Черная краска. Написано по-арабски, вязь яростная, дерганая, с брызгами краски повсюду.
Отец. Значило первое слово, а на следующем листе: Прости. А следом: Боль. Далее Анаркали, что означало имя. Мой арабский не очень хорош, но думаю, что это значит «красное цветение». Самая длинная фраза была написана красным. Любовь спросила у меня, и я ответил «да».
Я собрала все листы и пошла наверх в его комнату. Дверь тоже была приоткрыта, и там, лежа на кровати в одних джинсах, он безучастно смотрел в одну точку. Я поняла, что он побросал кружки, потому что решил сразу принести в комнату кофеварку. Даже она опустела, если не считать небольшого остатка.
— Малакай? — прошептала я, шагнув внутрь, чтобы он меня заметил.
Но он молчал, и из глаз помимо его воли текли слезы. Пройдя дальше в комнату, я обернулась и проследила за его взглядом. Там, опираясь на несколько пустых холстов, стоял портрет индийской женщины с длинными темными волосами в зеленых и золотых традиционных одеждах. В углу изображения белым цветом подписана дата — 1599.
Я подняла руку с листами и указала на нее.
— Анаркали? — спросила я, поворачиваясь к нему. — Это Анаркали?
Он медленно моргнул и оцепенело посмотрел на меня голубыми глазами, словно не мог сфокусироваться и смотрел сквозь меня.
— Я убил ее, — прошептал он. — Я убил ее, чтобы избавить от страданий... Я не должен был! Я не должен был сдаваться! Он бы простил нас! Он собирался простить нас! Я уверен. Мы могли бы остановить их! Мы могли бы жить долго и счастливо, но я убил ее! Я УБИЛ ЕЕ!
— Малакай!
Я бросила бумаги и побежала к нему, когда он закашлял и весь сжался.
— Нет. Прошу. Нет! — умолял он, раскачиваясь взад и вперед, зажав голову руками.
— Что мне сделать? Что случилось?! — причитала я, касаясь его руки, но он только задрожал и перевернулся спиной ко мне. Он вскрикнул еще раз, прежде чем потерять сознание.