— Погодите… так вы тот самый Скамов? До меня только сейчас дошло!
— Ну, в известном смысле “тот самый”.
Так вот в спорах мы до Москвы и доехали, разве что на пересадке в Томске прикупили по шубейке, а то мороз уже давал о себе знать. Расставаясь, я записал его адрес и обещал написать, когда будет ясность с организацией обучения. Но не раньше, чем его проверит Савинков.
Осень-зима 1902
Ну вот я и дома.
Торжественно распахнулась монументальная дверь парадного подъезда, остались позади приветствия швейцара и Никанорыча, ковровая дорожка на мраморных ступенях лестницы и я на секунду застыл перед дверью. Вздохнул, вытащил ключ и тихо повернул его в замке.
Дома.
Полосатые бело-зеленые обои, сумасшедший запах Ираидиной выпечки, деревянные панели, вешалка и трюмо, в котором я — в припорошенной снегом томской шубейке, мохнатой сибирской шапке, и непонятной, то ли от возраста, то ли от снега сединой в бороде.
— Ну что, Михал Дмитрич, не встречают нас? — спросил я свое отражение, глядя ему в серые глаза. — Ничего, это мы сейчас… Эге-ге-гей, есть кто живой?
Мгновение было тихо, потом на кухне что-то упало, в глубине квартиры бухнула дверь, застучали шаги, разом распахнулись все три двери в прихожую, но первым успел Митяй, ткнулся в меня, да так и застыл, обхватив обеими руками, под радостные возгласы Ираиды и сентиментальную слезу, пущенную Мартой.
Дома.
Наверное, впервые в этом времени я настолько отчетливо почувствовал, что я дома. И что теперь это мое время, моя страна и мой мир.
Скинув верхнюю одежду, помывшись с дороги и раздав американские и дальневосточные подарки, я обещал Митьке, что обязательно все расскажу, но сперва дела, и сел разбирать гору почты.
Каталоги, приглашения и прочая мура, примерно две трети кучи, сразу ушли в отвал. Была уйма писем по артелям — движение перло в гору, особенно после съезда и рассылки его материалов по губерниям и уездам и, судя по всему, в новый год мы войдем при пяти-шести тысячах артелей. Савелий Губанов писал о подготовке второго съезда, Муравский — о том, что хрен его дадут провести в Москве и о проработке варианта с Дмитровым, где была сильная потребительская кооперация. Одна беда, в Дмитрове не было достаточно большого зала. Хотя можно попробовать арендовать склад, но его черта с два протопишь, дело-то будет в холода, до начала сезона сельхозработ.
Очень порадовало отправленное еще летом из Цюриха письмо Лебедева, аргон оказался весьма электропроводен и при подаче тока светился фиолетовым. Неугомонный Петр Николаевич проверил и другие газы, особенно круто, оранжево-красным светом, сияли трубки с неоном. А гелий светился в спектре от желтого до зеленого, в зависимости от давления. А еще Лебедев жаловался, что Эйнштейн не дал ему опубликовать результаты до получения патента — странная привычка нынешних людей науки, так сказать, “не от мира сего”, немедля знакомить всех вокруг со своим выдающимся достижением, Эдисона на них нет. Альберт просто молодец, не зря хлебнул лиха в голодные студенческие годы, знает, что почем. В его письме, кроме истории с патентом на трубки с инертными газами, было и сообщение о поданной заявке на “Алка-Зельтцер”.