— Я понимаю. И именно объединению Руси вы посвятили последние годы. Но вы ничего не смоете поделать, если умрете.
Ну что тут сказать. Прав, Щербаков. Тысячу раз прав. Но как же не хочется терять время.
— Посмотрите на это с другой стороны, — продолжил Макар Ефимович. — У вас появится возможность взглянуть на дело рук своих со стороны, понять, что вы сделали правильно, а где ошиблись. Использовать время в родном мире с толком, чтобы восполнить пробелы в ваших знаниях. Металлургия, механика, паровые машины, с которыми у вас было столько сложностей. Наконец, как изготовить на коленке порох, о котором вы столько жалели, что даже неоднократно проговаривали вслух.
— Только для того, чтобы получить возможность на что-либо повлиять, мне понадобятся годы. Потому что неизвестно в кого меня угораздит вселиться.
— Согласен. И тем не менее, главное это ваше здоровье. Без него вообще ничего не получится, — развел руками Щербаков.
— Да понял уже, — вздохнул Романов и тут же зашелся выворачивающим кашлем.
На этот раз приступ оказался долгим. Но в конце концов его отпустило и он откинулся на подушку, жадно ловя воздух и вытирая слезы. Макар Ефимович сидел молча ожидая когда приступ отступит. Ну и глянул на него так, словно хотел сказать, мол, о каком путешествии может быть речь.
Прав он. Но тут ведь какое дело. Там у него осталась семья. Жена, дети. Старшему, Петру, только восемнадцать. Мальчишка, без жизненного опыта. Остальным и того меньше. Конечно он верил в то, что обеспечил им поддержку и опору в виде Бориса, главного безопасника. Малый и Большой советы. Да и пограничники к его детям со всей любовью. Но все же.
— Макар Ефимович, а отчего я в коме пробыл двенадцать дней? Я тут посчитал, должно быть не больше девяти.
— Правильно посчитали. Матрица вашего сознания блуждала трое суток где-то в ЕИПЗ.
— То есть, она могла и вовсе заблудиться и не вернуться? — сделал неутешительный ввод Михаил.
— Только в том случае, если мы вас отключили от аппарата. Надеюсь вы понимаете, что мы и не думали поступать подобным образом.
— Вам это попросту не выгодно, — улыбнувшись, заметил Романов.
— И это тоже, — не стал его разочаровывать Щербаков. Ладно. На сегодня пожалуй хватит. Поправляйтесь. Я навещу вас завтра. И, да. Не только я.
— Вы же сказали, что семье еще рано.
— Семье, да. Но дело в том, что нам придали группу ученых историков. Предупреждаю сразу. Весьма своеобразные личности. И вы им не нравитесь.
— Отчего же?
— Слышали выражение — слон в посудной лавке?
— Странный вопрос.
— Во-от. К вам это относится в полной мере. Вы там такого наворотили, что они себе чуть все волосы не повыдирали.