Мне кажется, многие там остались с тех времен, вид у них такой. Альбомы с открытками и марками тщательно классифицированы по странам и темам. Нужны вам «французские зайцы первой половины XX века» – будьте уверены, найдутся. А еще здесь продают марки на вес – килограммовыми пакетами. Лотерея: покупай и промывай в поисках крупицы золота, авось найдешь «Розовую Гвиану» за миллион долларов.
Как же! Золото давно и тщательно промыто, там один песок, но ведь и песок может быть прекрасен.
Самое интересное, что здесь есть, – письма и открытки, посланные когда-то кому-то кем-то. С разными нежными словами.
Их я перебираю часами. Особенно те, которые написаны по-русски. Таких, как ни странно, немало. Наши соотечественники любили и умели писать. Особенно соотечественницы.
Я и сам когда-то сочинял письма ручкой на бумаге и помню, как это выглядело. Письмо начиналось красиво и бодро, медленной поступью. А потом либо замирало от исчерпанности слов на половине оборотной страницы, либо переходило в галоп, в вываливание чувств. Бумага могла кончиться, и несколько последних строчек – возможно, самых главных, «люблю – целую – пиши же мне» – ютились на самом краю листа. Что важно, письмо было коне́чно, точно так же, как еще одна примета того давнего времени – заказанный заранее телефонный разговор. «Вам пять минут? Или десять? Ваше время истекло!»
Сейчас мы можем написать электронное письмо любой длины, развернуть любой свиток, но только никогда этого не сделаем. Наши сегодняшние письма – даже не письма, а маленькие записочки, которыми обменивались в пушкинском Петербурге при помощи посыльных, мальчиков-казачков. Сообщения иногда состоят из двух-трех слов – ради них не стоило сочинять эпистолу.
Письмо все-таки требовало усилий. Необходимость совершить несколько реальных, а не виртуальных действий: достать чернил, написать, положить в конверт, дойти до почтового ящика. И потом нельзя было ждать мгновенной реакции, хотя я помню, как человек, опустив письмо в почтовый ящик, стоял перед ним некоторое время, словно ожидая ответа.
От давних времен у меня хранится пачка любовных писем. Написанных сначала от руки, потом – прогресс – уже на пишущей машинке. Я их берегу, но не в силах перечитать, они когда-то писались с нежностью, а сейчас приносят только боль. Эти письма адресованы мне, но теперь кажется, что написаны другому человеку. Это напоминает мне найденный однажды развал старых порнографических фотографий на блошином рынке у ворот Клиньянкур.
Ощущение того, что ты присутствуешь при сексе мертвецов, действовало куда сильнее, чем все классические