Назавтра пошел сильный дождь, что в здешних краях в начале лета достаточная редкость. Грунтовая дорога, по которой мы следовали, превратилась в месиво, и как результат застряла одна из телег, груженная необходимыми в пути вещами. В частности, на этой были сложены походные шатры. Не знаю, что меня подтолкнуло, но я соскочил с Рассвета, чтобы помочь. И Клаус, и остальные изумленно на меня посмотрели, но последовать моему примеру все-таки не решились. Да и сам я, потребуй кто-нибудь объяснений, не смог бы не придумать своему поступку ни малейшего обоснования. Зачем? Чтобы выкупаться в грязи? Без моей помощи никак было не обойтись? Что-то еще?
Но коль скоро надумал присоединиться, помогать пришлось всерьез. Ведь я занимал чье-то место, чья помощь точно бы пригодилась, настолько серьезно увязла повозка.
— Так, по команде! — спасением телеги руководил ее возница.
Бородатый пожилой мужик, уж не знаю, чем привлекло его путешествие: в такие годы стоило бы подумать о том, чтобы внуков на коленях нянчить, а не отправляться на долгие месяцы непонятно куда. Хотя, возможно, кто его спрашивал?
Широкая спина возчика находилась сразу передо мной, и при желании я смог бы дотянуться до его взбугрившейся узлами жил шеи.
— Навались! — скомандовал он, и все мы дружно навалились. — А ну-ка еще раз!
Телега пошла внезапно, мне не удалось выдернуть увязшие в самой настоящей топи сапоги, и не хватило ума вовремя разжать крепко вцепившиеся в борт руки. В итоге упал лицом в грязь, по дороге уронив в нее же самого возчика.
— Да твою же ты безмозглую дубину! — яростно взревел он, с трудом подымаясь на ноги, весь облепленный грязью с головы до ног.
Дальше последовал целый ряд изощренных в своей изобретательности выражений, где нашлось место и мне самому, и всем моим родственникам вплоть до самого первого колена. Которые все как один оказались косорукими, косоглазыми, без малейшего признака ума, что в конечном итоге и сказалось на мне — типичном образчике того, что не должно существовать на белом свете ни при каких, даже самых исключительных обстоятельствах.
И только затем он догадался взглянуть на виновника. После чего кожа лица его, скрытая и загаром, и грязью, начала стремительно бледнеть.
— Ваше благородие, — запинаясь и путаясь в словах, начал оправдываться он, — ради самого Пятиликого, простите! Не мог я знать, никак не мог!
Чтобы рухнуть в ту же грязь на колени, и еще уткнуться в нее лбом. Я лишь отмахнулся от него, и шатаясь, побрел куда-то в сторону, пока не упал на колени сам. Трясясь от смеха всем телом. Прикрывая лицо грязными ладонями, чтобы никто не смог увидеть ручьем льющиеся слезы. «Вот тебе свой приз, Даниэль! И даже ни на гран не сомневайся — ты заслужил его полностью!»