Гийотен посмотрел на него с таким изумлением, словно в жизни не слыхал подобной ереси.
– Но?
– Но мне хотелось бы составить собственное представление.
Он так и не понял – то ли Гийотен вздохнул, то ли присвистнул.
– Ну хорошо. Что конкретно вы хотите знать?
– Начнем с «Кувшинок», если вы не против. Сколько именно картин на эту тему написал Моне? Двадцать? Тридцать? Пятьдесят?
– Пятьдесят?!
Гийотену удалось невероятное – он издал возглас, напоминавший одновременно и крик ужаса, и сардонический хохот. Что-то похожее умеют проделывать гиены. Будь в руках у хранителя железная линейка, инспектор ни за что не уберег бы свои пальцы. Все люди с портретов, висящих на стенах в зале искусства Возрождения, укоризненно посмотрели на Бенавидиша. Сильвио невольно опустил глаза – Ашиль Гийотен, напротив, воинственно вздернул плечи. Инспектор обратил внимание, что на ногах у хранителя ярко-оранжевые носки.
– Вы что, надо мной смеетесь, инспектор? Пятьдесят полотен с «Кувшинками»! Так вот знайте: на сегодняшний день специалисты атрибутировали двести семьдесят два холста кисти Клода Моне с изображением кувшинок!
Сильвио вытаращил глаза.
– Можно измерить их в квадратных метрах, если вам угодно. В конце Первой мировой войны Моне получил государственный заказ на двести квадратных метров художественных полотен под общим названием «Кувшинки» для музея Оранжери. Но если добавить к ним «лишние» полотна, которые художник, страдавший катарактой, писал уже полуслепым, то получится примерно на сто сорок квадратных метров «Кувшинок» больше. Они выставляются по всему миру – в Нью-Йорке, Цюрихе, Лондоне, Токио, Мюнхене, Канберре, Сан-Франциско… Перечислять можно еще долго. И я уже не говорю примерно о сотне холстов с «Кувшинками», хранящихся в частных собраниях.
Сильвио воздержался от комментариев. Он сам себе казался маленьким мальчиком, которому только что объяснили, что теплая водичка, омывающая его ноги на солнечном пляже, не просто водичка, а часть огромного океана. Гийотен между тем продолжал свою гонку по музею. Стоило ему войти в очередной зал, смотрители с паническим выражением на лицах замирали по стойке смирно.
Из зала, посвященного искусству XVII века, они перебрались в эпоху барокко.
– «Кувшинки», – продолжал вещать Ашиль Гийотен, который даже не запыхался, – это удивительный цикл, не имеющий аналогов в истории живописи. На протяжении последних двадцати семи лет жизни Моне писал только «Кувшинки». Только свой пруд с кувшинками! Постепенно он убирал с картин все второстепенные детали – японский мостик, ветки ивы, небо, – чтобы целиком сосредоточиться на листьях, воде и игре света. Он сам поставил себе эти строгие рамки и не выходил за них. Последние работы, написанные за несколько месяцев до смерти, приближаются к стилистике абстракционизма. Мы видим на них только пятна. Специалисты называют эту манеру ташизмом – от французского