Так, начинаем анализ!.. Разве у тетушки нет своих собственных ключей? А если есть, фига ли звонить?.. Испытывая смутную надежду, что это забежала какая-нибудь соседка за солью, Валентин на цыпочках прокрался к двери и заглянул в глазок. Это был Юрий.
— Хорош! — увидев Валентина, приятель всплеснул руками и шатко ступил через порог. Он был навеселе. — А почему без галстука, ядрена-матрена?
— Проходи, не зубоскаль.
— Секундочку! — Юрий вытянулся струной, словно принюхиваясь. — Эге! Да я слышу пение молодых сирен!
— Одной-единственной, старый ловелас. — Прикрыв дверь, Валентин втолкнул друга в прихожую. — Честно говоря, ты заявился чересчур рано.
— Рано? — Юрий покрутил головой, отыскивая часы. Обличающе ткнул пальцем в сторону будильника. — Два часа дня — это рано? Вечер скоро, майн фройнд!
Валентин тем временем подтолкнул его к кухонному столу.
— Ты ведь пришел толкать речи? Вот и толкай. Это будет тебе вроде трибуны.
— Ладно, ты ведь знаешь, я никогда не пьянею. — Юрий ухмыльнулся. — Любого перепью и все равно расчехвостю самый жуткий интеграл.
— Ага, помню. Бурков, «Ирония судьбы».
— Брось, Валек! У меня был серьезнейший повод: я переживал за друга — осла и упрямца, не пожелавшего внять доброму совету.
— Повод действительно серьезный!
— Наконец-то ты это понял! А значит, что?.. — Жестом фокусника Юрий извлек из-за пазухи бутылку шампанского. — Стало быть, продолжим переживания вместе. И обойдется тебе этот пузырек всего ничего — в каких-нибудь сто тысяч.
— Не так громко, маркиз. — Валентин выразительно прижал палец к губам.
— Понял, молчу! — Юрий спустился с «трибунного» места и пересел в кресло.
— Ага, а это у нас что? Есенин? Знаю, знаю, читывал. «Плюйся, ветер, охапками листьев, я такой же, как ты хулиган…» Про хулигана — он верно заметил.
Досталось бедняжке Айседоре…
— Ну-ну, продолжай.
— Да нет же, я ничего. Хотя, конечно, надо бы за него заступиться.
Некоторые из него монстра лепят, — мол, позабыл мать, ребенка, супружницу заморскую смертным боем бил. Ну и что?.. Скажи-ка мне, братец, в каком уголке нашей бескрайней матушки-родины не третируют жен с детьми? И родителей с удовольствием предаем, и на работе дурака валяем, и гениев освистываем, только вот стихов при этом не сочиняем. А он, может, потому их и сочинял, что понимал: иначе — светло, чисто и с азартом — не суметь. Вот и пил по-черному. А с похмелья изливал исповеди больной совести. Так протрезвевший отец ласкает иногда наказанных детей, хотя наперед знает, что все вновь повторится — и пьянка, и ремень, и прочие радости бытия.