— Опять кемаришь, Корзухин. А я сейчас водил новенького по охраняемому объекту, так Витюню вспомнил. Что лежит там, за забором, а мы с тобою жизнью наслаждаемся.
Корзухина, когда вспоминает он Витюню, едва слеза не прошибает. Витюня погиб, обеспечивая их безопасность. Ровно в условленное, до секунды выверенное время, он вырубил ток во всем квартале, но сам не уберегся. Витюня погиб, как герой, и Корзухину теперь саднило, что так и не успел он отдать Витюне занятую два месяца тому назад в веселый час двадцатку, и почти забылось, что и не собирался ее отдавать. Однако сказанное сейчас командиром поразило Корзухина глубиной, которую он назвал бы философской, если бы уверен был, что правильно понимает это слово.
— Какая ж там сладость, командир? Денег взяли с гулькин нос, а в зону свободно можем угодить…
— Любая, знаешь ли, жизнь, хоть и в зоне, это наслаждение, это не то, что в сырой земле.
— Место как раз неплохое, компания приличная, — рассудительно промолвил Корзухин. Знает он, знает за собой этот грех: любит прикинуться умнее, чем представляется людям. Дескать, по-твоему, командир, Корзухин только и годен, что баранку крутить, так получи… — И если тело Витюнино в чужой могиле, то душа его, может быть, уже в раю.
Роман хмыкнул. Быстро взглянул на Корзухина и тут же снова поднял на него глаза — чужие сегодня, какие-то совсем холодные:
— А как насчет заповеди «Не воруй!»?
— Так ведь в Писании сказано, командир: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». — И, чтобы окончательно уж добить ошеломленного старшого, добавил весомо: — Тут главное, чтобы в последний момент успеть покаяться, перед самой-то этой, с косой которая. Если Витюня успел, тогда ладушки.
И тут Корзухин вдруг реально представил себе — в первый раз за всю неделю, что после того скока тянется, — и так реально, в прозрении каком-то представил, как лежит там сейчас Витюня в холодной и мокрой земле, такой заводной: с утра стебался, всех подначивал, а Корзухин так даже и обиделся всерьез на него, на покойника-то. Тут, снаружи, солнышко уже пригревает, а там, внизу… Комок подкатил к горлу, и Корзухин вдруг выложил:
— Понапрасну Витюня-то сгинул.
После таких смелых слов лежать ему стало очень неудобно, пришлось сесть на топчане. Поднял голову, но втянул ее в плечи, не решаясь встретиться взглядом с командиром.
— Почти согласен я с тобою, Корзухин. Но только почти. Мы сделаем снова, и теперь уже гребанем. Тогда и Витюню как следует помянем.
Состояние прозрения у Корзухина продолжалось, и потому вдруг ясно понял он, что старшой вовсе не собирается поминать Витюню, когда гребанут наконец-то, и что он только для него, для Корзухина, так говорит, но это не вызывало злости или недоверия к командиру, а напротив, уверенность, что так и надо и что это командирское вранье только подтверждает: им действительно повезет, старшой сделает. А тот продолжал: