— А как же толерантность? — спросила Белла, продолжая дразнить собеседников.
— Вот она и убивает разнообразие! — Даже в мысленном разговоре чувствовалось, как Гарри скрежещет зубами. — Кстати, проходим пятый, самый бабский круг.
— Я хочу есть, — сказала Лаура.
Они пересекали, наверное, самый многолюдный и самый широкий круг Города. Жители приветливо улыбались и неторопливо прогуливались. Несмотря на эпитет, которым его наградил Гарри, мужчин было не меньше, чем женщин. Играли уличные музыканты, зазывалы приглашали посетить то или иное заведение. Золотистый купол поднимался здесь очень высоко, и нужно было очень постараться, чтобы в нем что-то разглядеть, но большинство и не пыталось. Розовые пузыри продолжали подниматься. И даже сквозь купол было видно, что небо продолжает краснеть.
Гарри купил Лауре пакет с пирожками и сок. И только она откусила большой кусок, как рядом упал пробегавший мальчик лет пяти. К упавшему туг же кинулись женщины и принялись его утешать.
— Если побеждает идеология бабскости, — продолжал телепатически ворчать Гарри, — то весь мир превращается в избалованного, капризного ребенка.
— Почему это? — спросила Белла, весело взглянув на Марка, как бы приглашая его в сообщники.
— Природная женская склонность оберегать детей вырастает здесь до размеров главенствующей идеологии. Стоит кому-нибудь расшибить коленку или получить по лбу, общество начинает голосить и жалеть преследуемого. Женское желание любой ценой держать ребенка в комфортных условиях, став главной идеологией, заставляет общество наделять каждого человека все большими и большими правами, по самому факту рождения. Любой каприз должен исполняться, лишь бы дитя не заплакало!
— И разве это плохо? — спросил Марк, тоже улыбнувшись Белле. Гарри быстро посмотрел на юношу с девушкой и, догадавшись, что его специально дразнят, улыбнулся.
— Всех перестреляю, — уже миролюбиво добавил он.
— Право, — продолжил Леопольд, который не мог не вмешаться в дискуссию, — это то, что дается без борьбы, без работы…
— На халяву, — уточнила Лаура, которой телепатическая форма разговора позволяла участвовать в нем даже с набитым ртом.
— Права хороши, — сказал Гарри, — если позволяют не отвлекаться на мелочи от более крупных и значимых сомнений и страданий. Но, став самоцелью, оказывают медвежью услугу.
— Да, — продолжил свою лекцию Леопольд, — в обществе «бабскость плюс» каждый считает, что ему обязаны создать комфортные условия. Матери не нужны причины, чтобы оберегать своего ребенка, и такое общество оберегает всех, не вдаваясь в причины. Поэтому происходит уравнивание всех и вся. Каждый теперь является той куклой-младенцем, которую нужно оберегать и от всего ограждать, потому что так запрограммировано органикой, и в этом смысле все куклы одинаковы. Борьба, как риск и неизбежная потеря чего-то для себя важного в виде платы за успех, как источник сомнений в справедливости такой цены, теряет свой смысл. Целые сообщества, города и страны делают обиженное лицо или катаются в истерике с целью привлечь «мамок» и добиться своего, и теперь уже это называется борьбой. Впрочем, мне не очень нравится термин «бабскость плюс». Я, как и некоторые другие ученые, называю это обществом потребления, либеральной идеологией или культом слабых и обиженных, в зависимости от контекста научного диспута.