— На вас слишком много одежды, леди, чтобы быть моим сновидением.
Нет, ну какой же он...
— А вы ухитряетесь быть совершенно несносным, даже когда мне снитесь.
Он улыбнулся ещё шире. Я ласково погладила рояль.
— Играйте, пожалуйста, — попросила я. — Мне очень хочется знать, чем же закончится эта мелодия. Хотела бы я написать под неё стихи...
— Правда? — он лукаво прищурился. — Тогда спойте. Пока что без стихов и слов; или не сможете?
Неужели он думает, что я откажусь?
— Играйте — а там посмотрим, — я вздёрнула подбородок.
Это сон, а значит, можно и не привязываться к возможности человеческого диапазона. Можно просто — петь.
Мелодия взлетела вверх, взвилась, расширилась. Вокруг закружили перья со снегом вперемешку, его мелодия переплеталась с моим голосом, создавая идеальную гармонию… Странный сон. Смешной и немного горький. Как моему подсознанию могло только привидеться, что принц драконов может быть наделён музыкальной магией? Она же считается для них презренной!
Как глупо… как заманчиво.
А за спиной принца снег пускается в пляс, собирается в картину — ту, которую я забыла (ту, которую я никогда не забуду, конечно, но всегда буду делать вид, будто не помню).
Я снова вижу трущобы Вел-Лерии, которые кажутся не такими уж грязными и страшными под выпавшим предновогодним снегом. Но это иллюзия, увы: они всё ещё холодны, зловонны и опасны. Голод ходит по этим улицам, словно пёс, брошенный уехавшими хозяевами и на пороге безумия сорвавшийся с цепи.
В той части города ты или охотник, или дичь. И тем вечером дичью был странноватый оборванец, что сидел на крыше и играл на потёртой, но всё ещё хорошо звучащей скрипке. А хищником была огромная пернатая змея, завораживающая, как радуга, способная принимать разные формы, как ртуть, голодная, как любой низший фомор.
Эта змея подлетела к чудаку со скрипкой. Она хотела съесть его сразу, но… ей понравилось слушать музыку. И петь свои завораживающие трели, подражая мелодии.
А потом, когда музыка кончилась, чудак со скрипкой посмотрел спокойно и даже с симпатией в её оскаленную пасть. Глаза его были ясными, в них не было и следа дурмана, который навеивал голос селенити на добычу; он не был заворожен.
Просто искренне восхищался.
— Вы очень хорошо поёте, ма шери, — сказал он. — Мне нравится. Правда, ваш вибрато звучит грязновато… но это, наверное, из-за другого строения диафрагмы. Как вы думаете?
Та змея ничего не думала. Ей было десять лет от роду, она едва понимала половину человеческих слов (а та половина, которую всё же понимала, преимущественно состояла из нецензурщины и грубостей). Она совсем не умела говорить.