— На дом совершено нападение. Слуги были взяты в плен и заперты в подвале. Охрану вырезали. Всех до единого — глухо отозвался Кеша, тяжело бухаясь на сиденье. — Дом оцеплен полицией, Имперской Службой Безопасности. Ведётся расследование. Нас уже ожидают, дорогу вот-вот расчистят…
Спустя пятнадцать минут лимузин подъехал к забору, огораживающему территорию особняка, с трудом лавируя среди припаркованных автомобилей различных служб. Выбравшись из машины, Платов нервно одёрнул полы элегантного белого пиджака и, высоко вздёрнув подбородок, зашагал по грязному снежному месиву, направляясь к своему дому. Заполненный снующими людьми внутренний двор он миновал уже практически невозмутимо, овладев обуревающими его чувствами и догадками. И так быстро, что телохранители не успевали расталкивать людей на пути его следования. Но в этом не было особенной нужды. Завидев приближающегося дворянина, многие служащие полиции и СБ отшатывались, провожая его странными долгими взглядами.
— Михаил Андреевич! Прошу Вас, пройдёмте, дело не терпит отлагательств. — встретивший его внутри дома самолично, начальник полиции правого берега успел ухватить своего старого знакомого и самого любимого взяткодавца за рукав и тихо прошептал, буксируя его в дальнюю гостиную комнату: — Не знаю кому ты перешёл дорогу. Подумай как следует над тем, что ты сейчас увидишь…
Дальняя гостиная представляла собой нетипичный образчик архитектурного искусства — воплощая замысел зодчего, строители отдали под неё сразу два этажа и полностью выполнили внешнюю стену здания из стекла, чем обеспечили прекрасный обзор на живописные, покрытые инеем хвойные леса и обрывы, смыкающиеся вокруг полноводного русла Томмы, скованного льдом. Заходящее солнце заливало гостиную потоками теплого, золотисто-розового света, проникающими через стекло, превращая гостиную в идеальное место для созерцания.
— Господи, прости меня и помилуй, — беззвучно, едва шевеля губами Михаил Андреевич произнёс слова покаяния, вставая перед панорамным окно и чувствуя как в его груди зарождается тяжёлый и липкий комок страха. — За что ты караешь меня? За какие грехи мои тяжкие?
На стекле, пронизанном потоками света, занимая почти половину импровизированного полотна, красовалась грубо и в тоже время искусно намалёванная сакура. Цветущая сакура.
Сакура, у подножия которой неаккуратной грудой были свалены разрубленные человеческие тела. В воздухе гостиной пахло кровью.
Бойней.
Приблизившись парой неуверенных шагов, Платов вновь покачнулся и слегка сощурился, всматриваясь в детали рисунка. Ломанные линии, умело нанесённые черной масляной краской складывались в причудливо изогнутые ствол и ветви разлапистого дерева, а лепестки…