Вернув ей уверенную улыбку, я одернул на себе камуфлированный френч и нацепил на голову массивные наушники гарнитуры связи.
— Командор Тарао!
Командир гвардии встревоженно выплыл из задумчивого транса, повёл головой и поморщился. Короткий взгляд, брошенный на наручный прибор связи, полыхающий десятком мерцающих огоньков индикаторов.
— Командор Тарао, это — свои. А то не дай бог, кто-нибудь саданёт по союзникам Огненным Копьём. Те ведь не станут молчать… — насмешливо продолжил я, вспоминая о том, что Клинки получили отдельный приказ обеспечить безопасное прибытие делегации от Российской Империи.
— Прошу прощения, мой господин. — с задержкой кивнул он, просматривая текстовые отчёты подчинённых. — Состав вашего сопровождения укомплектован окончательно или в нём отыщется место для десятка тяжёлых пехотинцев?
— Благодарю за заботу. Сосредоточьте всё силы на обеспечении ухода за ранеными и максимально скорейшего возвращения бойцов в строй. Все клиники Нагано уже извещены, от вас требуется распределение бойцов по приоритету. Распоряжения для остальных наёмников я передам отдельно. — отказавшись от подобной охраны, я выигрывал в мобильности настолько, что поспеть за мной могли бы разве что Клинки, но всё следовало правильно обставить. Чёртовы традиции шестнадцатого века. Наследство от предка иногда начинало лезть изо всех щелей, что воплощалось в подобного рода театральных постановках.
Дедушка искренне был уверен, что весь мир подобен огромному театру и следует лишь научиться самому давать представления.
Так, с командором договорился, наёмники снова при деле…
— Ах, да… Мастер Каталея! Вам понадобится моё личное знамя! Заодно попробуете отвлечь внимание. Справитесь?
— Почту за честь, господин… — обворожительно улыбнулась бразильянка.
— Эдогава! — активировав гарнитуру, я переключился на личный канал телохранителей, — Срочно ко мне. Для тебя есть увлекательное задание…
* * *
Перед поступком всегда идёт решение. Принимая его, мы совершаем выбор, соглашаясь с любыми последствиями, коли они приключатся. Зачастую соглашаясь уже постфактум.
Алекс Розенкрейц никак не мог до конца привыкнуть к нравственным заморочкам чужого мира. Дитя мира иного, он был гораздо более привычен к лжи, не был отягощен подавляющим большинством моральных принципов и порой чувствовал себя инопланетянином среди повёрнутой на чести аристократии. В его мире подобное поведение считалось глупостью. Властвовал рационализм.
Уставший, суммарно разменявший четыре десятка лет, Алекс вдрызг напился сразу после окончания спасательной операции, пытаясь понять какого хрена его друг так сильно на него обиделся. Иначе как обижульками, его поведение рыжий объяснить не мог. Хотя честно старался.