Ясмин быстро набрал номер.
Его ждали.
— Как ты?
И не были рады.
— Я, как обычно. Винсент, повесь на кобуру замок.
Неуместная ирония.
— Я серьезно. Это не просьба, приказ.
Наплевать.
— Цербер всерьез интересовался. Теперь ему недостаточно моего участия.
Сарказм.
— Зато слова ему хватило.
Снова ирония.
— Полномочия? Как дали, так и отберут.
Смех.
Ясмин прикрыл глаза. Его опечалило несерьезное отношение любовника, поэтому он перевел тему.
— Ты не выполняешь обещаний. Я скучал.
В ответ лишь обреченные нотки в голосе.
И перед глазами Ясмина невольно встало его недавнее видение — крест, обвитый терновником, на котором в огненном вихре мучается птичка.
К чему оно? Дважды.
Может предвидение.
Нет.
Ни за что!
Ясмин вздрогнул.
Он не допустит этого. Никогда! Или он не главнокомандующий армии черных лилий.
Он совершил революцию, победил старость смрадной тысячелетней твердыни, и он ни за что не проиграет бой за самое дорогое и светлое в его бесцветной жизни — за Винсента. Пускай даже это станет последним боем на его пути.
Карнавал развалился на своем кресле, стоявшем на огромном расстоянии от стола, неизвестно как вмещающего столько хлама. За все время работы под началом Опиума, Эдо умудрился захламить стол разноперой чепухой в виде пепельниц из костей убитых правителей, держателями для спортивных тараканов, маркерами с содержанием экстракта желез гамадрилов, кстати, весьма вонючая вещица, ну, а про разные бумажонки не было и речи.
Гарак ненавидел официоз и дресс-код, хорошо, что в Палате Счетных Дел царила не военная атмосфера чинного поклонения погонам, а дружественно-натянутая игра в творчество. Но все же этикет требовал определенной строгости в выборе одежды, поэтому Эдо носил шелковые черные штаны и красную рубаху, неизменно расстегнутую до самого живота.
О вкусах не спорят, особенно о вкусах полковника черных лилий.
Карнавал мусолил во рту сигару, но закуривать не решался, беспокоясь об утрате в счет штрафа доли столь драгоценных тугриков.
Полковник скучал.
Сделав доброе дело, он, как обычно чувствовал себя обделенным судьбой, ощущая кожей, что упустил последний шанс.
«Меланхолик» — говорил он про себя.
— Может позвонить компаньону? — Карнавал вслух спросил у портрета великого совета Пяти.
Изображение на потускневшей стене сохранило чинное молчание.
Эдо жамкнул на галлограф.
В воздухе повисло испуганное лицо Саяна.
— Привет, баклан, — поздоровался Эдо.
— Здравствуй, — менее радостно отозвался торговец.
— Ты все бумаги подписал?
— Да, не волнуйся.
— Ха! — мулат приподнял брови, — Это тебе надо беспокоиться.