Смотрят отец с дедом на Николку — подрастает помощничек, семь годков уж скоро ему.
— Вижу, толковый будет работник, — говорит дед Григорий. — С полслова всё понимает.
Фёдор Григорьевич согласно кивает головой: рабочие руки в семействе ой как нужны…
— Нехай с годок в школу походит и будя.
— А чего только годок? — удивляется стоящий рядом Николка .— Пашка вон два ходил…
— Да ты и так уже всё постиг, — отвечает отец, — и без школы ихней. Давеча видал я, как ты по букварю шпаришь — пономарю за тобой не угнаться. Поди, от корки до корки все Пашкины книжки изучил.
— Ага, все две, — радостно говорит Николка. — И считать уже умею, до ста.
— Так на кой ляд тебе сдалась энта «караулка»? — наивно, на полном серьёзе спрашивает дед. — Пущай туда бельмесы и ходят, кто совсем ничего не знает.
Школу в Чепухинке издавна все называли «караулкой». Это была небольшая церковная сторожка, состоявшая из четырёх комнат. В двух жили сторож и учитель, две другие комнатёнки являли собой подобие учебных классов — подслеповатые оконца, почти не пропускавшие дневной свет, несколько тесно прижатых друг к другу стареньких парт, керосиновая лампа… Комнаты эти были смежные, без дверей. В одной сидят младшие школяры, в другой — дети постарше. Занятия проводились со всеми одновременно — тут тебе и азбука, и закон божий, и арифметика. За ученье в школе — хоть и небольшие деньги — а надо было платить, поэтому редко какая семья могла позволить себе учить двух ребятишек сразу. Овладевали грамотой по очереди. Походит Пашка год-другой в «караулку» — хватит, выучился, теперь Николкин черёд.
И вот он, Николкин черёд, настал.
— Ну, школяр, так и быть, — сказал дед, — дам тебе сегодня попользовать свою физиономию настоящим мылом. Как-никак — праздник нынче у тебя. Только ты сперва на речку сбегай да цыпки свои песочком хорошенько потри, особливо на руках. А то глянет Миколай Иваныч — кто это к нам явился с такими клешнями? Верк, а Верк! — обратился он к невестке, Николкиной матери. — Ты б ему ноги в корыте хорошенько отпарила, а то, поди, с марта месяца никто их не мыл, а он ить с утра до ночи босиком. Да солички в воду добавь, для медицины…
— Да его и постричь бы не мешало, — говорит мать, наливая в деревянное корыто кипятку.
— И то, — соглашается дед. — Торчат вихры, словно шапка на ём выросла разбойничья. Ты, Верк, в самом деле, своди-ка его до Афоняки, нехай он его оболванит налысо. За работу ему табаку моего отнесёшь — Афоняка дюже его любит, а не то — яйцо куриное…
И вот, наконец, всё готово. В холщовую сумку бережно уложены два карандаша, тетрадь, азбука. Азбука — старая, вся истрёпанная, досталась она Николке в наследство от старшего брата Павла. И Павлу она попала в руки тоже не из книжной лавки. Однако смотрит Николка на эту азбуку, как на величайшую драгоценность. Словно чует его мальчишеское сердце — это первый шажок на его пути к высшим школам и академиям…