Под руку с Этцисандой усатый шепелявый барон с крючковатым носом и бакенбардами входит в нашу уютную столовую с грацией марионетки. На нем – псевдоуниформа попугайской расцветки; о-образные ноги спотыкаются в сапогах на каблуках, заостренных настолько, что, они, боюсь, могут испортить наш старинный ковер с симпатичным узором в виде белок.
– Да-а-а-амы? – тянет он, кланяясь лишь намеком, потому что иначе проглоченная им палка разлетелась бы в щепки.
– Доброе утро, сударь, – бодро отвечает Каникла с половинкой пончика во рту. Клубничная глазурь придает ее губам розовый блеск. У того, кто не растает при виде ее блестящих глаз, сердце, должно быть, вылеплено из камня.
– Что ж, – говорит барон фон Хёк, – чтобы назвать это утро хорошим, нужно обладать преступной наивностью, моя дорогая. На улице невозможное количество снега, и если бы волны моего сердцебиения не бушевали и не разбивались о возможность видеть лик прекрасной Этцисанды, мое возмущение перед лицом новых снегопадов привязало бы меня к домашним обязанностям. Но я бежал, чтобы страдать, потому что… – он глубоко вздыхает, – в глубине страданий зреет любовь к сладострастию!
Последнюю фразу Этци и барон произносят одновременно. Оба питают глубокое почтение к поэту Ба́ндиту Боргеру Шелли и очень часто цитируют его хором, что всегда вызывает во мне смутное чувство отчаяния, ибо в такие моменты я понимаю, что не могу предотвратить декламацию, даже если спонтанно заткну кому-то из них рот.
Каникла рукоплещет.
– Страданий глубокая сладость, – повторяет она, не совсем близко к оригиналу, и тянется за следующим воздушным пончиком. – Как поэтично.
– Я слышал, – поворачивается ко мне барон, – что Его Высочество принц Испе́р облагородил ночные тени Амберлинга своим внезапным появлением?
– В этом отношении ночные тени оказались счастливее, чем наша компания за завтраком, – отвечаю я. – Потому что Испе́р исчез столь же внезапно, как и прибыл сюда. Он хотел вернуться сегодня утром, но, видно, не успел, потому что сначала ему потребовалось собрать армию, которая ограждает наш дом от всего остального мира.
– Чистая предосторожность, – поддерживает барон моего супруга. – Господа у садовых ворот сообщили, что было совершено нападение на наследника имперского престола.
Этци от ужаса тихо вскрикивает и подносит обе руки с зажатой в них салфеткой ко рту, и хорек Наташа использует эту возможность, чтобы сбежать. Она бесцеремонно несется через стол с завтраком, сбивает крышку с сахарницы, обмакивает хвост в варенье и, используя плечо барона в качестве трамплина, перелетает на канделябр, который принимается яростно раскачиваться взад и вперед над нашими головами. Красное варенье капает на чайник. Потрясенная, Этци опускает салфетку на колени.