На самом деле того Зыборка, которому более всего хотелось существовать, в Зыборке уже нет. Он есть в Варшаве, в Труймясте [11], на Островах. Он далеко отсюда и уже забыл. Я надеюсь, что – забыл. Сколько можно помнить об одной книжке, которая вышла пятнадцать лет назад. Книжке, которая не настолько уж и важна.
Вроде бы все выглядело как обычно. Окрашенные в гнилую зелень лавки в парке, латунная доска объявлений у дома культуры, фонари, две башни: башня покинутой евангелической церкви и чуть дальше башня тевтонского замка. Небольшой мощеный островок автобусной остановки неподалеку от ратуши с похожей на пирожное коробкой.
Будто бы все – точно такое же, но чуть переставленное. Словно бы нечто, что было сутью этого места,
отступило, сделало пять шагов назад. Словно бы город пытался отвернуться от себя самого, как пьяница в депрессии.
– Где все? – спрашивает Юстина.
– В Англии, – отвечаю. Думал, что Юстина засмеется, но ничего подобного.
Я сделал круг по ратушной площади и повернул направо, в сторону Зашпалы. Зашпалу – ту часть города, что лежит за шпалами, – когда-то называли Бронксом. Название пошло от «Бара Бронкс», дискотеки, которую закрыли примерно в то же время, когда Польша вошла в Евросоюз. Был это адский и грязный кабак; вроде бы однажды там даже кого-то убили, какого-то журналиста из Ольштына, – но я и мои приятели, и Дарья никогда туда не ходили. Нашим местом были «Врата», клуб на замке. Но «Врата» – это совершенно другая история. Теперь в плоском, длинном павильоне, который некогда занимал «Бар Бронкс», находился склад металлоизделий. Мы миновали его, а потом – «Теско», приставленный сюда той же самой гигантской рукой, которая облепила рынок цветными щитами ломбардов; потом доехали до конца Зашпалы, под квартал небольших, четырехэтажных домиков, стоящих под самым лесом. Парой сотен метров дальше Зыборк заканчивался коммунальным кладбищем, на котором была похоронена моя мама.
– Мы не там, где должны быть, – говорит Юстина.
– Ага, не там, – киваю я.
– А где мы? – спрашивает она.
– Я живу на Шматах, на другой стороне города, – говорю я.
– На Шматах? – спрашивает она.
– Так говорили когда-то, когда на Шматах нигде не было асфальта, – отвечаю я.
– А что здесь? – спрашивает она.
– Бронкс, – говорю я.
– Бронкс, – кивает она. – Тут где-то кладбище, – вспоминает, начинает что-то узнавать. – Ты хочешь сходить на могилу мамы?
– Нет, не сегодня. Пойду с отцом. Может завтра.
Пока что я не хотел идти на могилу мамы. Пришлось бы говорить ей, что я скурвился.
Я вышел из машины. Глубоко вздохнул. Сделал несколько наклонов. Живот переставал болеть.