— Не посчастливилось тебе, Ермолай Степанович. А теперь слушай. Ты нам надобен. Сдается, на Москве остались литвины. Может, иной живет честно, образумился. А иной в Смуту задружился с казацкими шайками, вместе с ними на больших дорогах обозы грабил, теперь же вроде сидит тихо, а сам с теми налетчиками до сих пор дружбу водит. И среди налетчиков есть литвины, сам понимаешь. Ермолай Степанович, ты человек опытный, догадаешься, как оставшихся на Москве литвинов искать? — спросил Чекмай.
— Иного по выговору признать можно. Я их наслушался. Иного — даже по зазнайству. Они это гонором зовут, кричат: мы-де русская шляхта! А иного — у бабы. Они ж тут себе полюбовниц завели. И я про то кое-что знаю.
— Точно… — пробормотал Чекмай. — Княже, он прав. После войны мужиков стало куда как меньше, и бабы за них цепляются, им наплевать, литвин, немец или арап.
— Так, — согласился князь. — Ермолай Степанович, коли хочешь послужить государю, так вот тебе служба — отыскивать тех литвинов, что остались на Москве, все про них вызнавать, но себя ничем не оказывать.
— Желаю, — отвечал Ермачко. — И могу.
— Так. С сего дня ты на моей службе. Соседям, родне, кумовьям про то знать незачем, — сказал князь. — Отправляешься в поиск. На Ивановской скажешь… Чекмай, что бы там лучше соврать?
— Решил о душе подумать и пошел трудником в мужскую обитель, — сразу придумал Чекмай. — Обители после Смуты еще не опомнились, руки там надобны. Может, и впрямь Ермолай Степанович со временем станет иноком.
— Я думал об этом… — неуверенно отвечал Ермачко. — Внуки мои далеко, я их только раза два видел. Тварь негодная — при дочке, не пропадет.
— Будь осторожен. У тебя оружие есть? — спросил князь. — Коли нет — дадим.
— Нож бы хороший не помешал, — деловито сказал Ермачко. — Засапожник-то у меня есть, а мне бы булатное чингалище, я такое видывал. С ним как-то вроде вернее…
— Губа не дура! — Чекмай рассмеялся. — Чингалище будет, у нас такого добра довольно.
Ермачка Смирного оставили ночевать на княжьем дворе — ночью на московских улицах все еще неспокойно. На следующий день его снарядили, и он ушел в поиск. Сговорились так: коли что нужное разведает, оставит грамотку на имя служителя Оружейной палаты Глеба Гусакова у тамошнего сторожа. Лишний раз ему на Лубянке у княжьего двора мельтешить незачем. А место встречи — тот кабак, где Ермачко толковал с Чекмаем, время — как народ к вечерней службе потянется.
Помолившись и поев, князь, Чекмай и Гаврила взялись разбирать приказные столбцы. Нашлись в общих кучах и совсем старые — Гаврила опознал подпись покойного деда на оборотной стороне, в месте склейки. Потом у князя не на шутку разболелась голова, и он пошел прилечь.