И вот эта искренность Александра Ивановича, помноженная на его уверенность в том, что виновные понесут наказание и в станице воцарит законность и порядок, сделали свое дело. Ситуация в зале стала меняться буквально на глазах. На лицах людей вместо страха, злобы и обиды появились блики надежды. Они с трудом, но все же приходили к пониманию того, что все еще может измениться, что все их страхи останутся в прошлом и справедливость восторжествует несмотря ни на что. Они смогут спокойно жить и работать на своей родной земле, ничего не опасаясь и никого не боясь, ни перед кем и ни перед чем не склоняя голову, кроме закона. Это много значило.
Наконец, плотину прорвало — люди заговорили. Сначала робко, неуверенно, потом все громче и смелее. За долгие годы страха и обреченности в их душах накопилось много обид, и теперь у них была возможность наконец-то вылить их тому, кто смог выслушать, поверить и помочь. Звучали жалобы на местную власть, на милицию и прокуратуру. Их обвиняли в бездействии, а фактически — в молчаливом содействии тому беспределу, который на их глазах творила банда Цапков. Это был очень тяжелый разговор. Во многое из того, что мы слышали, просто невозможно было поверить, но было очевидно, что люди говорят правду о своей жизни. Правду горькую и порой страшную…
После коллективной встречи начались индивидуальные беседы с гражданами. Людей было очень много, председатель не мог принять всех, поэтому с кущевцами встречались и его заместитель, и другие сотрудники СКР. Картина станичного беспредела становилась все более яркой и осязаемой.
Эта картина складывалась уже не из подозрений и слухов, а из конкретных фактов. Люди стали писать заявления о преступлениях, совершенных в прошлые годы. Они поверили, что на свете есть правда и на всемогущих Цапков нашлась управа!
Я постоянно переходил из одного кабинета в другой, где принимали людей, и поэтому уже тогда у меня сложились первые впечатления, что же все-таки происходило в станице все эти годы. Уже вечером я вышел на площадь перед администрацией, где были выставлены камеры всех федеральных и региональных телеканалов. И что меня тогда удивило никто не задавал вопросов. Обычно шумные и разговорчивые журналисты на этот раз напряженно молчали. Но это молчание было красноречивее любых слов. Именно от меня ждали первых слов и любых подробностей. Как сейчас спустя столько лет помню мой первый немногословный комментарий: «Если хотя бы одна четвертая часть того, что сказано станичниками, подтвердится, то можно только представить, какой ужас творился все эти годы в станице».