Что и говорить – степень ответственности у нас была несравнимая. Я отвечал только за самого себя, он – за успех всего дела. Политик и стратег, он понимал, что победить сможет только ценой компромисса. Но где предел этого компромисса? Шестидесятники – а Олег Ефремов был одним из ярчайших представителей шестидесятничества – с самого начала затеяли с властями большую и лукавую игру. Они не были диссидентами, хотя именно из их рядов вышло большинство диссидентов и правозащитников. Искренне поверив в оттепель, они больше всего боялись возвращения сталинизма. А эта опасность была вполне реальна. Они мечтали о «социализме с человеческим лицом», что по иронии судьбы после Пражской весны 1968 года стало для властей страшней чумы. Опора на социалистические ценности естественно привела их к ленинской теме, к возвращению к «ленинским нормам партийной жизни», которые, по их мнению, были попраны и извращены после смерти вождя.
Но и ленинская тема, такая хлебная в эпоху Николая Погодина, дававшая звания и премии, уже Михаилу Шатрову и Александру Штейну приносила только инфаркты. В пафосе социального переустройства, борьбы с охватившей все ветви власти коррупцией, ставшем темой творчества Игнатия Дворецкого и Александра Гельмана, властям мерещился чуть ли не призыв к свержению существующего строя. Возникла парадоксальная, почти анекдотическая ситуация – произведения, написанные для укрепления режима, самим этим режимом воспринимались как подрывные.
Это и был апофеоз застоя. Растиражированная телевидением фигура шамкающего генерального секретаря партии, вступившего на трибуне в неравную борьбу с текстом доклада, смысл которого он сам не может уловить, – это образ и визитная карточка эпохи. И все же надо признать, что маразмирующая и стоящая одной ногой в могиле власть сумела переиграть гораздо более молодых и прогрессивных реформаторов от искусства. По крайней мере в театре. Ведь театр, как никакое другое искусство, зависит от условий сегодняшнего дня. Спектакль нельзя «спрятать в стол». Поэты, писатели, художники и композиторы – все они до времени могут работать «в стол», беречь свои тексты, холсты и партитуры, а если повезет, то потом, в другую эпоху, предъявить нам – вот, смотрите, слушайте, читайте – мы это сделали, когда этого делать было нельзя. Даже фильм, чудом снятый и тут же запрещенный, через четверть века можно снять с полки и показать зрителю, как это удалось Александру Аскольдову с его «Комиссаром». К театру все это неприменимо.
Идя на компромисс, Ефремову пришлось поставить три спектакля, ставших к концу 70-х тремя китами Художественного театра: «Сталевары» Геннадия Бокарева, «Заседание парткома» и «Обратная связь» Александра Гельмана. Хотя пьесы Гельмана не вызывали такого восторга у начальства, как бокаревские «Сталевары», все же официальный успех был налицо. Посыпались звания и награды. Но для Ефремова это была Пиррова победа.