Подбегают гримеры, поправляют грим, ассистент оператора тычет в лицо экспонометром, хлопочут костюмеры, стряхивая пылинки с костюмов. Много посторонних, пришедших посмотреть на первый съемочный день Ромма.
Снимать начнем с предфинальной сцены. Трое незадачливых убийц – Валентин Гафт, Олег Голубицкий и я – сидим в тюремной камере. Входит артист А.П. Шатов (он играет «шефа»), отвешивает каждому из нас оплеуху и говорит:
– Когда три здоровых болвана не могут убить одну женщину, наутро их находят в морге.
Наконец перед носом щелкнула деревянная хлопушка, и помреж не менее деревянным голосом провещал: «Шестая колонна, кадр такой-то, дубль первый!» Спокойный голос Ромма:
– Мотор.
Лихорадочно мелькнуло: «Шатов подходит, после пощечины я отлетаю вправо назад, потом текст, как бы не забыть…»
Звонкая пощечина выводит меня из шокового состояния, вылетаю из кадра, затем обалдело возвращаюсь на отметку и не без злорадства слышу звук двух оплеух по лицам моих партнеров. Голос Михаила Ильича:
– Стоп. Хорошо. Еще раз.
После пятого дубля гример Елена Александровна Ломова говорит:
– Михаил Ильич, снимать дальше не имеет смысла – артисты стали пухнуть…
Ромм смеется и поздравляет нас с Валей Гафтом с первым в нашей жизни съемочным днем.
Натуру, как я уже сказал, снимали в Риге. Ромм с Волчеком поехали туда раньше, актеры – через несколько дней. Настроение у меня превосходное, чувствую себя настоящим киноартистом. Поэтому в купе здорово набрался на глазах у членов съемочной группы. Рано утром приезжаем в Ригу. Не успел разместиться в номере гостиницы – телефонный звонок:
– Миша, это Ромм. Сейчас же зайди ко мне.
Интонация не предвещает ничего хорошего. Заспанный, с припухшим лицом, вхожу в номер Ромма. Он сидит за пасьянсом, в халате, на пепельнице – мундштук с дымящейся сигаретой. Подбородок вперед, лицо хмурое. Быстрый взгляд поверх очков.
– Ну, вот так. Я снимал картину «Тринадцать» в песках, в труднейших условиях. Когда отсняли половину, я отстранил от роли и отправил в Москву известнейшего актера. Актер выпивал. И переснял материал… в песках. Актер был замечательный, не тебе чета… – Пауза. – Ты все понял?
– Все, Михаил Ильич.
– Ну и отлично. А теперь – мойся, брейся, и пойдем завтракать.
Пришли в кафе, заказали поесть: яичница, взбитые сливки.
– Что будешь пить?
– В каком смысле, Михаил Ильич?
– В прямом: сухое вино или коньяк?
Молчу.
– Принесите ему стакан сухого вина, – обратился Ромм к официанту. – И всю картину – только при мне, и то иногда.
…Рига, съемки натурных эпизодов. Ах, какое это было для меня славное время! Ни одной трудной игровой сцены, знай обнашивай красивые костюмы, сшитые легендарным московским портным Исааком Затиркой. А репетиции в номере Михаила Ильича! Именно там, в Риге, он прошел со мной всю роль. И потом, в Москве, репетировал уже только перед камерой. В павильоне Ромм полагался на мою актерскую неискушенность, первоощущение, не хотел меня натаскивать. Впоследствии, характеризуя меня для тарификации, он писал: «Михаил Козаков проявил в этой работе не только высокую одаренность и интуицию, но и отличные профессиональные качества. По существу, роль сделана Козаковым самостоятельно, при очень небольших режиссерских коррективах, не выходящих за пределы ничтожных оттенков…» Не скрою, лестно было читать такое о себе, пусть даже в характеристике для тарификации на двадцать рублей. Но, конечно же, рельсы, по которым я скользил, были старательно и терпеливо проложены Михаилом Ильичом…