Трактирный орган играет вальс Штрауса, попурри из “Травиаты”. Завсегдатаи – разночинный люд: маркеры, чиновники, приказчики – едят, и пьют, и слушают музыку. Лакей, наверное, принимает его за учителя; в старости, лет через десять, когда он побелеет и еще увеличится эта плотность в спине и плечах, его будут принимать за профессора. Написать бы что-нибудь чудесное, грустное, ясное и непременно, конечно, русское… Оставим на время в покое Шекспира и Данте. Написать бы что-нибудь простое и прекрасное: как люди живут на свете, как любят друг друга, как разлучаются… Он вспоминает гостиную Лавровской. “Евгений Онегин”? Нет, не то! Впрочем, надо бы достать, перечитать; там, кажется, в письме Татьяны, есть удивительные строчки: что-то вроде:
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой.
Это похоже на что-то… Ах да! Антонина Ивановна. Почему она совершенно не ставит запятых? Училась же она в институте.
Он заказывает крепкий чай с лимоном и коньяком. Там еще, кажется, было такое место:
Быть может, это все пустое,
Обман неопытной души.
Конечно, “пустое”. Он – не Онегин. У него мог бы быть такой сын, как Онегин. У него мог бы быть сын? Лучше не думать об этом. Но Пушкина надо бы все-таки достать.
Он пил большими глотками, и чай, и коньяк, глядя перед собой, и память теперь уже сама возвращала ему забытые строчки, которые он в училище когда-то зубрил наизусть и над которыми плакал Апухтин. Память слала ему какие-то канувшие образы, и от этих образов к нему то поднималась, то спускалась лестница каких-то звуков, минутами его заполняла какая-то новая сладостная гармония, знакомое удушение наплывало на него…
– Счет!
Он надвинул шляпу на глаза, накинул крылатку, задевая тростью стулья, вышел на Тверскую.
Был вечер. Магазины закрывались, зажигался газ. Надо было во что бы то ни стало достать Пушкина, а там видно будет. Дома книг почти не было: любимый Отто Ян – “Биография Моцарта”, Стендаль, два десятка случайных исторических книг… А вот Пушкина у него не было никогда. Но магазины закрывались быстро, один за другим. Он дошел до Кузнецкого моста. Мальчишка у Вольфа запирал железный ставень.
Пушкина вынесли ему через черную дверь, он дал рубль на чай, на него посмотрели как на сумасшедшего. Извозчик повез его домой. Там его встретил Алеша. “Не буду ни спать, ни ужинать, буду пить, буду читать”. И он запер дверь своего кабинета.
Он читал медленно и долго, с какой-то счастливой страстью сдерживая себя, чтобы не перескочить через наизусть знакомую строчку, но чтобы и ее услышать, как все. Да, “вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой”, это он верно вспомнил. А дальше было: “твоей защиты умоляю”. Антонина Ивановна, девушка совершенно бедная и совершенно честная, тоже умоляла его о защите. Это мелькнуло в мыслях, но об этом сейчас не хотелось думать. По мере того, как он читал, в воображении возникали первые смутные очертания сценария оперы.