Зазвонили колокола. Люди склонили голову, и некоторые даже застонали. Глядя на проезжающую восковую фигуру, я подумал: а чего, интересно, Генрих действительно достиг, что принесло его «замечательное царствование»? Мне вспомнилось все, что я видел за последние десять лет: разрушенные древние монастыри, бездомные монахи, выгнанные на улицу слуги… Преследования и сожжения — меня передернуло при воспоминании о том, как Энн Аскью разнесло на Смитфилде голову. Великая война, не приведшая ни к чему и лишь разорившая страну. Если это обнищание продолжится, разразится беда: простые люди не вынесут этого. И всегда, всегда при Генрихе над головой каждого из его подданных маячила тень топора. Я вспомнил тех, кто погиб на плахе, а особенно одного человека, которого когда-то хорошо знал и помнил до сих пор, — Томаса Кромвеля.
Филипп рядом со мной тихо проговорил:
— И на этом конец.
Через две недели всадник привез мне в контору записку — он прискакал из Челси по снежным сугробам, которые не таяли несколько дней. Генриха уже похоронили, и на престол взошел малолетний Эдуард. Ходила легенда, что якобы ночью, на пути в Виндзор, тело Генриха VIII лопнуло и из него вытекла вонючая жидкость, которая привлекла собаку: так что сбылось давнее пророчество монаха, что псы будут лизать кровь этого короля, как и кровь библейского Ахава. Но это звучало слишком фантастично, и вряд ли нечто подобное произошло на самом деле.
Когда прибыл гонец, я работал у себя в кабинете, Скелли за дверью готовил дело для слушаний в суде, а Николас с запачканными чернилами пальцами трудился над каким-то заявлением. Я сразу узнал печать — печать королевы, вдовствующей королевы, каковой Екатерина Парр теперь была, — и открыл письмо. В ярком свете, льющемся с заснеженной площади за окном, буквы, написанные каллиграфическим почерком, четко выделялись на белой бумаге. Послание оказалось коротким, от секретаря, и в нем содержалась просьба на следующий день прибыть во дворец в Челси.
Я положил письмо на стол. Мне трудно было даже предположить, что я снова могу зачем-то понадобиться Екатерине Парр. После той встречи с Генрихом я изо всех сил пытался прогнать ее образ из своих мыслей. Но строжайший запрет приближаться к этой женщине умер вместе с королем. Я сожалел, что Екатерина, вопреки своим надеждам, так и не стала регентшей, но меня радовало, что царственный супруг был щедр к ней в своем завещании, так же как и к леди Марии и леди Елизавете, — все они теперь обладали большим богатством и занимали в обществе высокое положение. Поговаривали, что Екатерина Парр со временем снова выйдет замуж, и называли в связи с этим имя Томаса Сеймура.