Я ответила, что ела на обед сувлаки. Панайотис скривился, Ангелики наморщила нос.
— Сувлаки — очень жирная еда, — сказала она, — и вторая причина ожирения греков наравне с ленью.
Я спросила Панайотиса, как давно они с дочерью ездили на север, и он ответил, что вскоре после развода с женой. Тогда он впервые куда-то повез детей один. Он помнил, как по дороге из Афин в горы то и дело поглядывал на детей в зеркало заднего вида, чувствуя, будто делает что-то незаконное, чуть ли не похищает их. Он ожидал, что они в любой момент разоблачат его преступление и потребуют вернуть их в Афины к матери, но этого не произошло: они так ни разу и не заговорили об этом за долгие часы поездки. Панайотису казалось, будто он всё больше отдаляется от всего, что знает и чему доверяет, от всего знакомого, и в первую очередь от надежных стен их с женой общего дома, которого уже, разумеется, не существовало. Ему было невыносимо уезжать оттуда, где он пережил потерю, — так люди иногда, сказал Панайотис, не могут покинуть место смерти дорогого им человека.
— Я всё ждал, когда же дети попросятся домой, — сказал он, — но в действительности это я сам хотел домой: тогда, в машине, я начал понимать, что, с их точки зрения, они и были дома — по крайней мере, отчасти, ведь они были со мной.
От этого осознания ему стало невероятно одиноко, и остановка на ночлег в кошмарном отеле обшарпанного, продуваемого всеми ветрами городка на берегу моря положение не улучшила. Там стоял гигантский жилой комплекс, недостроенный и заброшенный, повсюду были навалены огромные кучи песка, цемента и шлакобетонных блоков, строительную технику просто бросили как есть — экскаваторы с нагруженными землей ковшами, погрузчики с поддонами на вытянутых мачтах, застывшие, словно увязшие в иле доисторические монстры, — а само здание, недоношенный эмбрион в воронке пока еще свежего асфальта, высилось в своем призрачном безумии, уставившись в море пустыми глазницами окон. Отель был грязный и кишел комарами, в постельном белье попадалась бетонная крошка, но, к его изумлению, дети принялись, хохоча, прыгать на уродливых металлических кроватях с безвкусными нейлоновыми покрывалами, хотя до сих пор — иногда намеренно, но чаще по случайности — они с женой возили их только в красивые и комфортабельные отели. Его охватило ужасное осознание того, что отныне его жизнь будет в той же степени безрадостна, в какой раньше была благополучна, и в то же время он почувствовал страшную жалость к своим детям. Он снял один номер на троих и в конце концов уложил их спать, а сам многие часы пролежал без сна, втиснувшись между ними.