В детстве, продолжал он, — согласно моему рисунку, его звали Кристос, — он был очень стеснительным и неуклюжим, и в какой-то момент мать для закалки духа решила записать его на уроки танцев. Занятия проходили в зале неподалеку, и посещали их местные девочки и некоторые местные мальчики, все берберы. Опыт этот стал для него мукой, даже сейчас не поддающейся описанию. Причина заключалась не только в лишнем весе и физической неуверенности: когда на него смотрели, ему становилось настолько страшно, что он почему-то падал. Это такое головокружение, сказал он, от которого людей, боящихся высоты, тянет прыгнуть вниз; он просто не выносил чужих взглядов, и танцевать для него было всё равно что идти по натянутой проволоке — там, наверху, мысль о падении настолько навязчива, что оно становится неизбежным. Так он и падал раз за разом, мучительно страдая и униженно барахтаясь под ногами кружащихся детей, словно кит, выброшенный на берег. Над ним так сильно издевались, что в какой-то момент учитель попросил его перестать ходить на занятия, и ему разрешили оставаться дома.
— Можете себе представить мой ужас, — сказал он, — когда я наконец пошел в университет, попал в компанию умных, идейных единомышленников — друзей, о которых я мог только мечтать, — и обнаружил, что их главное хобби и времяпрепровождение, их великая любовь, вторая после политики, — это танцы. Каждый вечер они звали меня с собой на танцы, и я, разумеется, отказывался. У меня была ближайшая соратница в этом кругу, Мария: мы горячо дискутировали о политике, у нас совпадали все интересы, даже страсть к кроссвордам, которые мы разгадывали вместе каждый день, — и Марию тоже разочаровало мое нежелание участвовать в этом травмировавшем меня развлечении. Поверь мне, говорила она, как говорила до нее моя мать, — поверь мне, тебе понравится. В конце концов я решил, что если не пойду на танцы, то потеряю дружбу Марии, хотя точно так же неминуемо потеряю ее, когда она увидит, как я танцую. Выхода не было, поэтому однажды вечером я согласился пойти с ними в клуб, куда они обычно ходили. Он сильно отличался от того, что я представлял, хотя бы тем, что в нем не было ничего современного. Он был полностью стилизован под пятидесятые, там звучала соответствующая музыка, а посетители, одетые в стиле ретро, танцевали танец под названием линди-хоп. Увидев это, я пришел в еще больший ужас, — сказал он, — но, наверное, лучший способ побороть свои страхи — это, так сказать, облачить их в маскарадный костюм; простое преображение часто делает вещи совсем не такими страшными. Оно освобождает человека от привычек — или даже ограничений — и свойственного ему образа мышления. И вот я уже шел к танцполу, — сказал Кристос, — держа за руку Марию, с уверенностью, что сразу упаду, однако, когда заиграла музыка, — радостная музыка, которой невозможно противиться и которая до сих пор, стоит мне ее услышать, уносит сомнения и печаль, — я не упал, но взмыл, поднимаясь всё выше и выше и двигаясь по кругу, так быстро и так высоко, будто оставил собственное тело позади.