Валя хотела, как всегда, пойти с ним, но передумала. Никогда прежде не чувствовала она себя такой одинокой, и Володя понимал это. Похоронят Татьяну Николаевну, и он будет к ней внимательнее, чем прежде. А сейчас успокаивать девушку бессмысленно. Отчасти поэтому он и отправился в разведку: чтобы меньше быть рядом и не смотреть в ее опустошенные горем глаза.
Вернулся Бойкач из деревни довольный.
— Товарищи, все хорошо. Был там один полицай, и тот с семьей куда-то драпанул. Односельчане не отпускали его, даже гужи на запряженной лошади порубили. Пускай, говорят, наши придут, тогда и уедет… Я нашел избу, где живет одна пожилая женщина. Дед Остап поможет ей по хозяйству, а она присмотрит за Галей.
— Я сама встану и буду ходить, — не согласилась девочка.
— Хорошо, хорошо, не возражаю, — согласился Володя.
Партизаны направились в деревню. Командир не сказал им, что попросил тамошних жителей сделать гроб. А могилу они выроют сами.
Как только пришли в избу, хлопцы присели, где кто смог, и вскоре начали клевать носами.
У командира тоже подкашивались ноги, но он держался. В хате собралось много женщин. Они крестились, всхлипывали, утирали слезы кончиками платков:
— Боже ты мой, какие все молоденькие…
— Одеты кто во что…
— А если им придется так зимовать?
— Небось, голодные…
Никто из этих женщин не видел прежде партизан, и теперь перешептыванию не было конца. Некоторые вышли из хаты и скоро вернулись кто с хлебом, кто с куском сала в руках.
— Большое спасибо, дорогие, — от всего сердца поблагодарил их командир. — Мы очень голодны, но… сначала должны похоронить мать нашей партизанки.
Две женщины остались в избе с Галей, остальные пошли на кладбище.
Уже смеркалось. В деревне было тихо, только со стороны шоссе доносился шум машин.
Вернулись с похорон, когда совсем стемнело. Окна в избе были завешены, на припечке горела лучина. На двух столах стояло угощение и даже бутылки с самогоном.
— Видите, какие наши люди. Говорят, немец немцу даром закурить не даст, а наши последним куском поделятся, — расчувствовался Анатолий.
Толика можно было понять. Сколько пленных красноармейцев и партизан кормила и переодевала его мать! А потом фашисты расстреляли ее только за то, что она не могла равнодушно смотреть на голодного, не поделиться с ним последней крошкой. Нет, гитлеровцам не понять наших людей, не понять их бескорыстности и гостеприимства. Сколько таких женщин сожгли, расстреляли в одной только Ольховке, а за что? За то, что ему, фашисту, отдавали яйца, молоко, но посмели накормить и голодного партизана…