Между противниками было примерно пятьсот метров, когда Снегирев попал, а затем поджег свой первый вражеский танк.
– Горишь, сволочь, – удовлетворенно проронил наводчик, глядя на языки пламени, гуляющие по броне «Шермана», – и чего вам всем не хватало. Ведь мир же был. Мир, а вы на нас поперли, гады!
Подобный вопрос терзал всех солдат всех шести фронтов. Как? Зачем? Для чего надо снова стрелять и убивать, ведь нет ничего лучше на земле, чем мирная жизнь. Что двигает этими людьми, уже успевшим вкусить прелести этой жизни, когда ты просыпаешься рано утром без опасения быть убитым через минуту. Как тут не вспомнишь классовую неприязнь.
– Снаряд, снаряд… – раздавалась команда, и Снегирев принялся ловить в своем прицеле башни, борта, гусеницы неприятельских бронированных машин. Несколько раз рядом с орудием рвались снаряды, и его рама больно била своего наводчика. За его спиной кто-то кричал, стонал, хрипел, но все это было для Снегирева неизмеримо далеко, где-то на другом конце света. Полностью захваченный смертельным поединком, он только наводил на вражеские танки и докладывал о готовности командиру.
Он так и не оторвался от орудийной панорамы, когда его сильно ударило по спине и под гимнастеркой побежало что-то горячее. Боли наводчик не чувствовал, руки работали, и значит, не было причин отвлекаться от боя. Да и как было оторваться, если огромный «Кромвель» так удачно подставил под удар свой бок, и нужно было срочно соединить прицел и точку наводки. Забыв про все на свете, он азартно выкрикнул «готов!». Орудие тут же отозвалось на его слова мягким толчком, и несказанное упоение охватило Снегирева от вида своей хорошо сделанной работы. Как радостны и велики бывают такие секунды счастья, неизменно сменяющиеся минутами горя.
Снегирев яростно крутил наводку, пытаясь высмотреть за клочьями черного дыма своего нового врага, когда рядом с орудием разорвался очередной снаряд, и сраженный осколком лейтенант сложился пополам и рухнул на землю.
– Командира убило! – это известие заставило наводчика прекратить охоту и оторваться от прицела. Два года пробыл Мефодий Снегирев в действующей армии, и ему было достаточно одного взгляда в широко раскрытые на солнце глаза лейтенанта.
– Гады! – коротко бросил он и, оглянувшись вокруг, увидел, что кроме него из всего расчета имелся в наличии только один подносчик снарядов. Где-то очень глубоко в сердце вспыхнула искра жалости и горести к своим товарищам, но она тотчас погасла. Шел бой, и нельзя было тратить на душевные сантименты ни одной секунды драгоценного времени. После оплачем, отгорюем, отдадим должное смелости и героизму своих боевых товарищей, если останемся в живых.