С этого дня его карьера быстро пошла вверх.
Он получил собственный корабль. У капитана всегда есть возможности увеличить свое состояние. К тому же спасенный им человек хорошо знал мир бизнеса Вашингтона и Манхэттена и не раз указывал Витроу на выгодные сделки.
– Я часто бывал гостем в его доме, – продолжал Витроу, – и там я встретил Анджелу. Когда мы поженились, я стал компаньоном ее отца. И вот я перед вами, владелец пятнадцати торговых кораблей и многих ферм, и счастливый отец этих здоровых и красивых детей, да не оставит нас Колумбия своим попечением.
– Выпьем же за это! – провозгласил Черчилль, поднимая бокал, уже десятый по счету. Он пытался было проявить умеренность в питье, чтобы не утратить ясность мысли, но Витроу настаивал, чтобы гости пили, когда пил он сам. Сарвант отказался. Витроу ничего не сказал, но более с Сарвантом не разговаривал, кроме тех случаев, когда Сарвант обращался прямо к нему.
За столом стало шумно. Дети пили вино и пиво, даже младший – шестилетний мальчик. Они уже не хихикали, а смеялись в голос, особенно когда Витроу отпускал шутки, которые пришлись бы по нраву Рабле. Стоявшие за креслами слуги хохотали до слез, хватаясь за бока.
По-видимому, запретов у этих людей было мало. Жевали они шумно и не стеснялись говорить с полным ртом. Отец громко рыгнул, и дети тут же постарались его превзойти.
Поначалу от вида прекрасной Робин, жрущей, как свинья, Черчилля слегка подташнивало. Он понял, какая пропасть их разделяет, – пропасть, состоящая не только из немыслимого количества прожитых лет. После пятого бокала его отвращение растаяло. Он сказал себе, что их отношение к еде гораздо естественнее, чем в его время. Кроме того, застольные манеры не бывают хороши или плохи сами по себе. Что приемлемо, а что нет, определяется обычаем страны.
Сарвант, похоже, так не думал. За время застолья он стал еще молчаливее, а в конце не поднимал глаз от своей тарелки.
Витроу все больше расходился. Когда жена проходила мимо него, распоряжаясь слугами, он отвесил ей любовный, но тяжелый шлепок по широкому заду, расхохотался и сказал, что это напомнило ему ночь, когда была зачата Робин. И тут же пустился в подробные воспоминания об этой прекрасной ночи.
Вдруг в середине рассказа Сарвант встал и вышел из дома. Воцарилось удивленное молчание.
Наконец Витроу спросил:
– Ваш друг болен?
– В некотором смысле, – ответил Черчилль. – Он родом из такого места, где разговоры о половой жизни – табу.
Витроу изумился:
– Как… как такое может быть? Что за нелепый обычай!
– У вас, наверное, есть свои табу, – сказал Черчилль, – и ему они могли бы показаться столь же странными. Если вы извините меня, я бы пошел спросить его, что он собирается делать. Но я вернусь!