Ну, сказать, что услышав от Кане в свой адрес «братцы», мы немного обалдели — это не сказать ничего. Стыдно, конечно, но «Ура» я орал вместе со всеми, и вполне искренне. Впрочем, чего стыдного‑то. В конце концов, мы действительно — все правильно сделали. Да и стресс снять, просто поорать. В бою‑то, орут только раненные, и, надо заметить, страшно так орут. А остальные все больше рычат, да вскрикивают иногда, а чтоб орать, так ведь некогда.
Ну, поорали знатно, да тут же по казематам — он, значит, решил, что это мы опять в атаку пошли — и сыпанул шрапнели жиденько да с ружей. Да только бестолку.
А потом… сказка же просто. Сначала радость — разрешили обмыться, да еще и теплой водою — пусть и понемногу совсем, но, смочив сменную портянку чистую, обтереться хватило (засаднило повсюду — оказывается, поободрался — пообцарапался сильно), потом второй портянкой и вытерся — всего ничего, а почти как ванну принял. Посмотрев на прочих — тоже вылез в ров, оказавшийся теперь в тылу укрепления, в неуставном виде — полуголым, обвязавшись рукавами полуодетого комбеза по поясу, в сапогах на босу ногу, которые, впрочем, все тут же и поскидали. Тут уже вовсю хозяйничал Костыль — накладывал всем в миски нечто похожее на макароны по — флотски, только вместо трубочек макароны имели вид пластинок — ромбиков, эдакая разновидность лапши, получается. Получил и я свою порцию, дед еще и подмигнул:
— Ну, попробуй — как оно — тоже — «Нормально»? Али, может — «Жрать можно»? — и морда ехидная — преехидная. Запомнил, все таки, старый пень. Ну, да, я в ответ скалюсь искренне
— У вас, дедушка Костыль, поди и из топора если каша будет — и то съедят, да добавки попросят! — и отхожу я уже под веселый солдатский гогот, причем едва ли не громче всех ржет сам Костыль.
Присаживаюсь к своему взводу — смотри‑ка — расстелены плащ — палатки, а на них — баклага и — вот ведь, гора нарезанного свежайшего хлеба. И ведь, когда беру его, понимаю — он же, сцуко — теплый! Стало быть, и полевая хлебопечка у нас есть. Серьезно у барона подходят к делу, нечего сказать. А в баклагах — винище, тут же все разливают по кружкам. За плащ — палаткой вроде как обычно мы присаживались в восьмером, и похоже, что хлеба, что вина — на восьмерых. Но сейчас ни одной полной плащ — палатки не найти. У нас пятеро, где‑то шестеро, а где и трое. И все как‑то притихли, сидим, озираемся — вроде как порядок такой, что лишнее на всех разделить вполне можно, да только радости немного от этого. Кружки‑то все налили, да так и замерли. Я вдруг взглядом встретился с Боровом — смотри, жив — цел, хотя плечо перевязано и фингал на полморды наливается.