– Но дети Мафуза – они женятся и обзаводятся собственными детьми еще до того, как им исполнится двадцать один, – вздохнул Шариф. – Это-то они понимают: здесь и во всем остальном мире.
– Мы не сделали никакой ошибки. Просто с нашими этого не случилось. К тому же они есть друг у друга. Не надо жалеть наших детей. Да и зачем?
– Просто…
В комнате надолго воцарилось молчание. Снаружи занимался вечерний свет и пел дрозд. В саду Хилари поблескивал на солнце шатер: симпатичный белый шелк с нарядными, хоть и глуповатыми, розовыми гирляндами; Раджа измерил все предельно точно, и шатер заполнил сад. Внутри располагались один-единственный стол и сорок стульев золотистого цвета – вдвое меньше, чем тех, кто собирался на праздник. Снаружи, на оставшемся незанятым участке газона, рабочие, перекликаясь, устанавливали деревянный каркас. В финале застолья Хилари и гостей ожидает сюрприз: будет скатана передняя стенка шатра, во внутреннем дворике заиграет ансамбль и устроят настоящий незабываемый салют. Таял последний день накануне праздника, небо цвета индиго обещало сказочной красоты вечер, а где-то в пустыне дрожал от холода в палатке человек, который родился племянником Шарифа и Назии, строя планы убийства неверных и установления повсюду мирового халифата с показательными казнями на ступеньках городской ратуши, пока великодушная, но убийственная сила правит Лондоном, Шеффилдом, Манчестером и Эдинбургом, Кембриджем и Оксфордом, куда, как однажды сказали Шарифу, лет триста принимают студентов, изучающих Коран. Но что он узнал! До чего докатились дети и внуки его отца…
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – нарушила молчание Назия. – Ты прикидываешь, что бы сейчас делал Рафик.
И после пятидесяти лет брака жена все еще могла удивить его. Она настолько понимала ход его мысли, что им удавалось не больше чем минут за семь заново вспомнить старый спор от начала до конца.
– Да, – сказал он. – Я как раз про него вспомнил. Но вряд ли мы узнаем, что с ним сталось; не говоря уже о том, что бы он теперь делал, останься в живых.
– Уже забываю, как он выглядел. Как и все остальное. Когда я думаю о нем, я вспоминаю ту фотографию, а не его самого. Я начала забывать, как выглядел папин дом. Да и тот, думаю, давно изменился.
– Интересно, что тому виной – расстояние или время?
– Что ты имеешь в виду?
– Мы стали другими. Но оттого ли, что прошло пятьдесят лет, или оттого, что мы теперь в другой части света? Может, мы изменились потому, что уехали в семьдесят шестом? Вот Хилари не изменился, да и Рафик тоже. А они никуда не уезжали.